посвященную спасению нашего Союза ненасильственными методами, агенты сепаратистов, находившиеся в городе, искали способы ненасильственно развалить Союз – стремясь расколоть и размежевать его посредством переговоров. Обе стороны войну осуждали, но одна из них скорее бы развязала войну, нежели существование единой нации; другая же скорее бы приняла войну, нежели гибель единой нации. Так и началась война.

Цветные рабы составляли одну восьмую всех жителей страны: они населяли территорию Союза неравномерно, проживая преимущественно на юге страны. Эти рабы представляли собой особый и сильный интерес. И всем было понятно, что этот интерес так или иначе оказался причиной войны… Обе стороны читали одну Библию, молились одному Богу; и каждая просила Его о помощи в борьбе с другой. Это может показаться странным – как это человек смеет просить Божьей помощи в том, чтобы вырывать хлеб изо рта человека, работающего в поте лица своего. Но не будем судить и не судимы будем… Не желая никому зла, с великодушием ко всем, уверенные в правде, какую Бог дает нам узреть, давайте постараемся довести до конца начатое нами дело. Давайте бинтовать раны, нанесенные нации, заботиться о тех, кто пал на поле боя, о их вдовах и осиротевших детях. Давайте сделаем все, что поможет нам достичь и сохранить справедливый и долговечный мир между нами и всеми другими нациями.

Ключевой особенностью Геттисбергской речи был акцент на единстве нации: это единый «народ», а не совокупность штатов[361]. Вторая инаугурационная речь продолжает эту задачу переосмысления, осторожного и тонкого формирования нации, используя звучные параллелизмы. Она включает в себя как Север, так и Юг как полноправные элементы нации, но позиционирует Север как сторону, которая хотела и отчаянно пыталась избежать этого разделения. Сохранение единой нации – «нация» используется взаимозаменяемо со словом «Союз» – является отправной точкой: Югу скорее хотелось развязать войну, чем сохранить нацию, Север был готов скорее принять войну, чем дать нации погибнуть. Таким образом, обе стороны асимметричны в своем отношении к нации: сепаратистская борьба Юга изображается как агрессивная война против нации, а реакция Союза изображается как справедливый ответ. Эта речь вдохновляет на любовь к целостности нации и решимость защитить ее от этой агрессии.

Положение рабов теперь выходит на первый план, а также подчеркивается тот факт, что Югом двигала жадность, поскольку Линкольн строит патриотизм, возвышающийся над ограниченными личными интересами. Получается, что, с одной стороны, у нас есть люди, движимые личной выгодой, которые готовы «вырывать хлеб изо рта человека, работающего в поте лица своего» (звучный квазибиблейский язык) и даже просят Бога помочь им в этом. С другой стороны, мы находим тех, кто считает рабов людьми и полноправными гражданами, составляющими в общей сложности одну восьмую часть населения. Нация заключила союз с уважением, равенством, открытостью и преодолением эгоистичных интересов, а сепаратистское движение находится в союзе с эгоизмом и ложной религией. Линкольн осознает роль, которую играют отвращение и стигматизация в расизме: отвращению сурово противостоит настойчивое утверждение полной и равной человечности раба, у которого есть «лицо», так же как и у нас. (Обратите внимание, что было бы проще сказать «тело», но Линкольн говорит «лицо», делая акцент именно на человечности[362].)

Однако в конце речь, как известно, призывает к милосердию и прощению, поскольку нация изранена и ее раны «нужно перевязать». Используя раненого солдата для олицетворения нации, Линкольн требует сострадания ко всем. Милосердие не снимает вину, оно не ставит под угрозу «твердость в правоте», но оно дает нам возможность вместе идти вперед в неопределенное будущее.

Безотлагательная необходимость примирения, возможно, заставила Линкольна преждевременно подчеркнуть неосуждающую готовность прощать. Критик может возразить, что милосердие к осужденному совместимо с осуждением, тогда как прощение неуместно до тех пор, пока не будет извинений и полного изменения взглядов, а слова Линкольна «не станем судить» стирают различие между прощением и требовательным милосердием[363]. С другой стороны, можно было бы сказать, что речь, возвышаясь над ангажированностью, стремясь к примирению и снова пытаясь создать единое «мы», на самом деле проницательна и великодушна, но при этом продолжает обвинять Юг[364]. Эти элементы речи до сих пор вызывают споры. Тем не менее не может быть никаких сомнений в том, что эта речь давала чувство исцеления, которое так было необходимо в то время, и способствовала, по крайней мере, первому этапу примирения, которое не завершено до сих пор.

Еще раз подчеркну, что риторика речи является частью ее смысла. Чувства, которые речь несет в себе, – это не просто какие-то абстрактные эмоции, направленные на конституционные принципы. Образы и нарративы, задействованные в этой речи, ритмичные интонации языка, емкие и запоминающиеся фразы оживляют моральные принципы. Было отмечено, что временами речь льется словно музыка, а ее интонации стремятся к ритмам гимна[365]. Как и Геттисбергская речь, она легко запоминается детьми, формируя в них глубочайшие образы, а затем и воспоминания о том, чем является их нация. Произносимая в школах темнокожими и белыми детьми вместе, она напоминает им об истории, боли и борьбе, а также о доказательствах того, что уважение, любовь и подлинная стойкость могут преодолеть боль. Повторюсь, она формирует патриотизм, проливающий свет на события: речь выдвигает общие идеалы и использует их для критики исторических ошибок.

Эта речь, как и Геттисбергская, заканчивается на подчеркнуто универсалистской ноте: «…сделаем все, что поможет нам достичь и сохранить справедливый и долговечный мир между нами и всеми другими нациями». Линкольн в очередной раз конструирует тип национальной любви, которая не является воинственной по отношению к другим нациям, но стремится к будущему всеобщего мира и справедливости. Это и неудивительно, потому что, когда национальная любовь сосредоточена на идеалах равенства граждан и человеческого достоинства, она может легко привести к борьбе за эти идеалы повсюду. Уважение и открытость действительно являются условиями справедливого и устойчивого мира.

Мартин Лютер Кинг – младший: от гнева к надежде, от обещания к справедливости

«Прокламация об освобождении рабов» была подписана в 1863 году. Сто лет спустя ее обещание не было выполнено. Великая речь «Есть у меня мечта» Мартина Лютера Кинга – младшего, произнесенная в Вашингтоне, округ Колумбия, 28 августа 1963 года, является еще одним основополагающим документом американского образования. И все юные американцы слышали ее тысячи раз с трогательными интонациями необыкновенного голоса Кинга в национальный праздник, посвященный его памяти. Никто не мог бы усомниться в том, что эта речь – шедевр риторики и что ее достижения выходят далеко за рамки абстрактных чувств, которые она выражает. Ее возвышенные образы свободы и религиозного откровения, ее музыкальные интонации – все это, так сказать, придает крылья общим идеям свободы, достоинства, открытости и ненасилия, изобретательно заставляя людей думать, что эти идеалы касаются их и принадлежат им.

Давайте теперь посмотрим, как Кинг обращается к истории и традициям нации, формирует чувства, связанные с идеей Америки, которые (опять же) являются критическими и позволяющими понять историю, и использует ценные общие идеалы прошлого, чтобы резко раскритиковать несправедливое настоящее:

Столетие назад Авраам Линкольн – великий американец, тень памятника которому символически осеняет нас сейчас, подписал Прокламацию об освобождении. Этот знаменательный документ стал лучом надежды для миллионов негров-рабов, задыхающихся под бременем иссушающей и опаляющей несправедливости…

Но сейчас, сто лет спустя, мы оказались перед лицом того трагического факта, что негритянский народ все еще лишен свободы. Сто лет спустя жизнь негров все еще окутана цепями сегрегации и дискриминации. ‹…› Вот почему мы пришли сюда сегодня, чтобы привлечь внимание к этому ужасному положению.

В каком-то смысле мы собрались в столице нашей страны, чтобы предъявить к оплате наш чек. Когда основатели нашего государства начертали величественные слова конституции и Декларации независимости, они выдали народу своего рода чек, на который имел право каждый американец. Это было обязательство, гарантирующее людям неотъемлемое право на жизнь, свободу и стремление к счастью.

Сегодня всем ясно, что Америка нарушила свои обязательства, по крайней мере