плюралистичной Индии, объединенной преданностью действительно общей истории борьбы за самоуправление и общей преданностью народу, пришлось пережить тяжелую битву. Колониальное угнетение породило у многих сильное желание совершать поступки, наполненные маскулинной агрессией, в попытке противостоять предполагаемому унижению установлением беспощадного господства. Следовательно, борьба Ганди и Неру включала в себя не просто набор идеалов, которые противостояли другим, более исключающим идеалам, но и концепцию подлинной маскулинности и сильного патриотизма, с которыми спорила более воинственная форма патриотизма.

Это соперничество идеалов наглядно иллюстрируется продолжающимися спорами о том, какая из двух песен должна стать национальным гимном Индии. «Джанаганамана» отрицается правыми индуистами как слишком объединяющая всех и недостаточно воинственная. Они предпочитают «Ванде Матарам» Банкима, в которой поощряются воинственная агрессия, некритическая преданность и индуистская концепция индийской идентичности. Как я утверждала в четвертой главе, «Джанаганамана» культивирует чувственный и страстный патриотизм, который в то же время является нравственным и в высшей степени всеобъемлющим и близким к критическом духу[368].

Одновременно с этим идут дебаты об индийском флаге. Официальный государственный флаг был разработан Ганди и Неру и принят на заседании Учредительного собрания в июле 1947 года, незадолго до обретения независимости. Флаг ориентировался на более раннюю версию флага Индийского национального конгресса. В центре его находится колесо закона – символ, связанный с буддийским императором Ашокой, любимой исторической фигурой Неру, поскольку этот император поощрял религиозную терпимость и дух братства. Это символ религиозной открытости, ненасилия и верховенства закона над фракциями и сектами. Если флаг может указывать на критический дух, то индийский флаг именно это и делает. Цвета флага тоже имеют значение. Шафрановый цвет символизирует смелость; белый олицетворяет истину и чистоту (ключевой момент в переосмыслении индуизма, предпринятом Ганди); зеленый цвет означает мир и процветание. Связь этих трех цветов предполагает, что мужество и самопожертвование должны быть совместимы с истиной учения Ганди (то есть с включением всех граждан в качестве равных), а также с целью мира и процветания для всех. Не менее важным является и закон, касающийся материала, из которого должен быть сделан флаг: он должен быть сделан из кхади, то есть сотканной вручную ткани. Так Ганди критикует касты и классы, поскольку в его движении ручное прядение символизировало отказ от элитарности и привилегий и готовность устроить свой быт вслед за бытом бедняков. (Когда дочь Неру, Индира, вышла замуж в сари из кхади – это был важный жест материального равенства.) Право на производство флага принадлежит Комиссии по развитию кхади и деревенской промышленности. Эти законы проливают дополнительный свет на колесо в центре флага: наряду с законом и правом, колесо отсылает к чарке, то есть к прялке, Ганди как к мощному символу равного человеческого достоинства.

Флаг, предпочитаемый правыми индуистами, – это шафрановое знамя махараштрийского героя XVIII века Шиваджи, который организовал добившееся временного успеха восстание против мусульманского правления. Кроме шафранового цвета на флаге нет никакого другого цвета или изображения. То есть ими была взята часть национального флага, символизирующая смелость без правды, мира, закона и равенства. Это агрессивный и исключающий символ – символ, который говорит о том, что индуисты отомстят за века унижения и захватят власть, подчиняя других. И этот символ тесно связан с клятвой верности, которую ежедневно приносят члены Раштрия сваямсевак сангх (РСС, Союза добровольных слуг родины), когда поднимают шафрановое знамя: «Я приношу клятву, что всегда буду защищать чистоту индуистской религии и чистоту индуистской культуры во имя величайшего прогресса индуистской нации. Я стал частью РСС. Я буду исполнять свой долг перед РСС с предельной искренностью и бескорыстием, отдавая все свое тело, душу и ресурсы. И я буду хранить эту клятву до конца своих дней. Победу Матери Индии»[369]. В патриотизме, порожденном шафрановым флагом, намеренно замалчиваются критические способности. «Мы поклоняемся нашему шафрановому флагу как нашему гуру», – молодые вожаки подразделений РСС рассказывают режиссеру Лалит Вачани. Обращаясь к флагу, они говорят: «Мы преклоняемся перед тобой, мы готовы служить твоему делу».

Флаги обычно воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, и все же они обладают мощной, хотя часто и невысказанной, эмоциональной силой. Правые индуисты ясно и страстно ассоциируют шафрановое знамя с нацией неравных, с идей «чистоты» индуистской культуры, свободной от примеси «чужеродных» религий и культур и с отречением от критического духа в пользу духа подчинения и групповой солидарности. Действующий индийский флаг, хотя и более эмоционально сдержанный, тем не менее является мощным символом совершенно иного рода. Когда граждане испытывают гордость за него (особенно когда они вместе поют национальный гимн), они становятся частью религиозно открытой плюралистичной нации, сила которой черпается из многих культурных, региональных и этнических источников. Все граждане при этом объединены политическими принципами и верховенством закона.

Тело Ганди: образ справедливости

Не было более проницательного создателя критического патриотизма, чем Махатма Ганди. Взгляды Ганди на патриотические чувства были очень близки взглядам Мадзини: он считал, что любовь к нации, выраженная в таких символах, как флаги и гимны, является неотъемлемой ступенью на пути к по-настоящему действенному интернационализму[370]. И все же он призывал к критическому мышлению и выбирал символы, которые провозглашали центральную роль такого мышления: например, песню «Если никто не ответит на твой зов, иди один». Как отмечает Раджмохан Ганди в биографии своего деда, Ганди часто сам напевал эту песню низким, но мелодичным голосом. «Автором песни был Тагор, но Ганди… стал песней»[371].

Ганди много писал, однако его успех в формировании активного и одновременно критического патриотизма для новой нации, подавляющее большинство населения которой не умело читать и писать, мало чем обязан его трудам. Блестящая заслуга Ганди в том, что он сделал свое собственное тело живым символом национальной концепции, которая одновременно была традиционной и ревизионистской, волнующей и крайне критичной. Руководствуясь своей идеей о том, что национальная борьба должна, прежде всего, проходить внутри каждого человека (для него это была борьба с жадностью и тревожным желанием доминировать над другими во имя сострадательной заботы), он изобразил себя человеком, вся жизнь которого была сосредоточена на борьбе с этим корыстным желанием. Его худощавое, но в то же время энергичное – благодаря сотням километров, которые он прошел пешком – тело символизировало преданность всеобщей справедливости, а не извлечение личной выгоды и определенно не проявление агрессии. И знание о его личных практиках воздержания (вегетарианская диета без молочных продуктов, обет безбрачия) окрашивали реакцию людей на тело, которое они видели. В своих неоднократных голодовках в политических целях он прибегал к радикальному телесному отречению в стремлении к истине.

Ганди создавал себя не в вакууме. Он во многом опирался на традиционные индуистские образы аскетов-санньясинов, которые были очень запоминающимися, но тем самым он рисковал укрепить исключающую концепцию национальной идентичности, основанную на индуизме. Поэтому он должен был быть очень осторожен, чтобы не создать образа нации, который мог показаться исключающим всех, кроме индуистов.

Вот почему на протяжении всей своей жизни он заботился о том, чтобы дать мусульманам центральное место в своем движении за свободу и обращаться к ним в том, что мы могли бы назвать ключевыми ритуальными моментами. Так, в 1947 году Ганди начал свою самую известную голодовку, от которой он также планировал умереть. Но он ее прервал, обратившись к Маулану Азаду, улему и лидеру партии «Национальный конгресс», попросив у него немного апельсинового сока и немного хлеба. Этим жестом он полностью порвал с традиционными индуистскими представлениями о чистоте, которые были исключающими как по кастовому, так и по религиозному признаку. Обладая огромной силой традиционного аскетизма, он в то же время направил ее на совершенно новое дело. Раджмохан Ганди подводит такой итог: «В целом мусульмане, в первую очередь, относились с любопытством и теплом к Ганди, и они заметили его уважение к их религиозным чувствам»[372].

Более проблематичной, на мой взгляд, была попытка Ганди использовать свое тело как символ гендерного равенства. Он создал образ, который многие, кто виделся с ним,