Защитники бедняков, чрезвычайно расстроенные этим планом, собрались вместе, чтобы подумать, как празднование могло бы включать идеи равных возможностей и жертвенности. В конце концов, группа христианских социалистов обратилась к президенту Бенджамину Харрисону с предложением: на выставке президент представит новый публичный ритуал патриотизма, клятву верности флагу США, в которой сделает акцент на основных моральных ценностях нации, подчеркнет равенство всех американцев и вновь направит нацию к чему-то большему, чем индивидуальное предпринимательство. Эти чувства были выражены в следующих словах: «Я клянусь в верности своему флагу Соединенных Штатов Америки и республике, которую он символизирует: единой неделимой нации со свободой и справедливостью для всех»[291]. Тогда же популярный детский журнал Youth’s Companion начал агрессивную кампанию, пропагандирующую использование клятвы наряду с жестом приветствия флагу в национальных школах.

Однако, как это часто бывает с патриотическими чувствами, обращение вскоре оказалось формулой как включения, так и исключения. Фрэнсис Беллами, автор клятвы, был одновременно социалистом и ксенофобом, который опасался, что нашим национальным ценностям угрожает поток новых иммигрантов из южной Европы. К сороковым годам закон требовал ежедневного произнесения клятвы в школах многих штатов. Клятва стала лакмусовой бумажкой для «хорошего американца», и те, кто не проходил эту проверку, сталкивались как с отчуждением, так и с насилием. Свидетели Иеговы, которые отказались произносить клятву по религиозным соображениям, рассматривая ее как форму идолопоклонства, вскоре обнаружили, что их дети исключены из школ за несоблюдение требований. Затем, как это ни абсурдно, родители этих детей были арестованы или отправлены в тюрьму за «содействие в совершении правонарушений несовершеннолетними», потому что их дети не ходили в школу! В общественном сознании зрела идея о том, что Свидетели Иеговы представляют опасность: «пятая колонна», подрывающая ценности Америки в преддверии войны против Германии и Японии. Обвиненные в симпатии к Германии (несмотря на то что Свидетели Иеговы в Третьем рейхе преследовались по аналогичным соображениям и должны были носить фиолетовый треугольник в концентрационных лагерях), Свидетели Иеговы столкнулись с многочисленными случаями публичного насилия, в том числе с нападениями и линчеваниями, – особенно после того как Верховный суд США признал обязательное приветствие флагу легитимным выражением преданности национальной безопасности[292].

Любая концепция публичных эмоций должна лицом к лицу столкнуться со сложностями патриотизма. Патриотизм двулик словно Янус. Он обращается вовне, временами призывая Я к выполнению обязанностей по отношению к другим, к необходимости жертвовать ради общего блага. И все же, что совершенно очевидно, он также обращен внутрь, призывая тех, кто считает себя «хорошими» или «истинными» американцами, отличать себя от чужаков и нарушителей порядка, а затем просто исключить их. Не менее опасно, что патриотизм настраивает нацию против ее иностранных конкурентов и противников, разжигая в их отношении воинственные чувства. (Именно по этой причине Жан-Жак Руссо считал, что хорошей нации нужна патриотическая «гражданская религия» вместо догм христианства, которые он находил слишком кроткими и пацифистскими[293].)

История с клятвой показывает нам, что довольно много вещей могут пойти не так, когда нация намеревается вызвать сильные эмоции, используя саму себя в качестве объекта этих эмоций. Все это имеет отношение к проекту преподавания патриотизма в школах. Архитектурный план Бернема для выставки демонстрирует опасность неуместных и исключающих ценностей: мы видим нацию, определяющую себя с точки зрения достижений и устремлений элиты, исключающую простых людей и их насущные потребности. Последствия введения этой клятвы показывают, как опасно нарушать свободу совести меньшинств принудительной гомогенностью. Наконец, и план Бернема, и ритуал клятвы показывают нам опасность того, что патриотизм приведет к параличу критических способностей и подрыву социальной рациональности.

Понимая все эти опасности, многие разумные люди скептически относятся к призывам к патриотическим чувствам. Они выступают за то, чтобы не делать акцент на этом в образовательном процессе. Вместо этого, утверждают они, мы должны сосредоточиться на формировании граждан, которые могут думать самостоятельно и размышлять о будущем нации, основываясь на рациональных принципах. Отдавая предпочтение критическому разуму, они, конечно, не ошибаются. Но, игнорируя или отбрасывая политические эмоции, такие люди, возможно, упускают из виду понимание, прочно усвоенное нашей группой исторических мыслителей: патриотические эмоции могут быть необходимой опорой для ценных проектов, предполагающих жертвенность ради других. Мадзини утверждал, что национальные чувства являются ценным, даже необходимым «рычагом», при помощи которого можно привести в действие благородные чувства в отношении всего человечества. Конт, Милль и Тагор, будучи убежденными интернационалистами, отводили идее нации почетное место в своих концепциях расширенного круга симпатии.

Мадзини был прав, говоря, что национальные чувства могут сыграть ценную и даже важнейшую роль в создании достойного общества, в котором свобода и справедливость действительно доступны для всех. Нация может достучаться до сердец и воображения людей благодаря, можно сказать, эвдемонистическим связям: вот «мы», вот «наши» – и это, как говорит Мадзини, позволяет нам расширить наше сочувствие. Испытывая любовь к нации, люди могут, если все идет хорошо, принять общие политические принципы, но эффективным с точки зрения мотивации способом. Публичная любовь, в которой мы нуждаемся, таким образом, включает в себя любовь к нации и любовь, которая воспринимает нацию не просто как набор абстрактных принципов, но как конкретную сущность с особой историей, конкретными физическими особенностями и конкретными устремлениями, которые вдохновляют на преданность. Однако сформировать такую любовь можно по-разному с разными последствиями для важных политических целей и окончательного принятия общих принципов. Мы сталкиваемся с рядом неприятных проблем, своего рода Сциллой и Харибдой, которые, скорее всего, подстерегут даже самого осторожного путешественника.

У Сциллы, чудовища, которое заманивало путешественников на одну сторону узкого пролива, было много голов с острыми зубами – так я ее здесь и изображу. Одна «голова» Сциллы – это опасность ложных и исключающих ценностей. Вторая «голова» – это опасность нарушить свободу совести меньшинств навязанными ритуалами. Третья «голова» – это чрезмерный акцент на солидарности и гомогенности, которые угрожают затмить критический дух. Однако на другой стороне пролива ждет Харибда – водоворот, угрожающий заманить в ловушку и уничтожить любой корабль, который уйдет слишком далеко от Сциллы. Харибда в этой метафоре – это опасность «разбавленной» мотивации, которая, по мнению Аристотеля, будет угрожать любому обществу, предпринявшему попытку вести дела без партикулярной любви.

Обсудив и проиллюстрировав эти опасности, я приведу примеры исторических лидеров США и Индии, которым удалось сформировать такой патриотизм и успешно провести свою нацию через узкий пролив: Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн, Мартин Лютер Кинг – младший, Махатма Ганди и Джавахарлал Неру. Их достижения помогут нам понять, как можно преподавать в школах полезную форму патриотизма и как это может придать испытывающей надежды нации силы в ее борьбе за справедливость.

II. ПОЧЕМУ ПАТРИОТИЗМ?

Патриотизм – сильная эмоция, объектом которой является нация. Это форма любви, и поэтому он отличается от простого одобрения, приверженности или принятия принципов. В этой любви есть ощущение того, что нация – это моя (собственная) нация, и ее ритуалы обыкновенно отсылают к этой идее. Например, «Моя страна, тебе»[294] («My Country, ’Tis of Thee»), где принятие нации как «моей» очевидно. В первой строке «Марсельезы» «Сыны Отечества, вставайте» («Allons enfants de la Patrie») первое лицо множественного числа[295] призывает всех французов видеть в нации своего родителя. Или в «Джанаганамане», гимне Индии, где люди из всех географических регионов Индии и ее основных религиозных традиций идентифицируют себя как «мы».

Эта любовь может быть смоделирована на основе самых разных видов личной любви. Как в случае любви к спортивной команде, так и здесь: разные люди по-разному думают об отношении нации к ним. Для одних нация – любимый родитель, и эта идея занимает видное место во многих символических призывах к патриотизму. Другие воспринимают нацию скорее как любимое дитя, росту и развитию которого хочется способствовать. Для третьих нация предстает в более романтическом свете, как возлюбленная, манящая любовника. Различные патриотические ритуалы и песни вызывают в воображении совершенно разные формы любви, и иногда