Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По этим двум причинам нам не следует искать общую с нисходящими принципами теорию, и если бы мы предложили такую, то это значило бы, что мы не смогли до конца понять наш собственный проект.
С другой стороны, мы можем сделать даже больше, чем просто предложить ряд самых разных примеров того, что было сделано хорошо. Публичные эмоции должны охватывать широкий спектр различных тем и проблем, и можно предложить сдобренные теорией рекомендации относительно того, что можно сделать в каждой из этих областей жизни, прежде чем дать конкретные исторические примеры (взятые, как и прежде, из историй Соединенных Штатов и Индии), на которых мы можем подробно обсудить сделанный выбор и проделанную работу. Эта часть книги направлена на то, чтобы найти изящный баланс между слишком отвлеченной теорией и отсутствием теории вообще, что сделать непросто, но попытаться стоит.
Один из наиболее очевидных вопросов, стоящих перед нашими обществами, заключается в том, как формировать эмоции, которые граждане испытывают по отношению к своей нации. Что такое патриотизм? Легко увидеть, какой вред он может нанести, но может ли он быть силой, способной творить добро? Сначала мы обратимся к этому вопросу, по которому в целом можно сказать многое, и приведем теоретические аргументы, прежде чем перейти к примерам хорошей работы, которую может проделать патриотизм, если его правильно сформировать. Авраам Линкольн, Мартин Лютер Кинг – младший, Махатма Ганди и Джавахарлал Неру помогут нам лучше понять, что это за работа.
Все общества должны также справиться с двумя очень тревожными эмоциями: горем и отвращением. Горе должно быть направлено в сторону развития взаимности и расширения, а не сужения, круга сострадания. Отвращение необходимо сдерживать, чтобы оно не стало препятствием для общей заботы. Таким образом, все общества нуждаются в чем-то подобном духу трагедии и духу комедии: первый формирует сострадание и чувство потери, а второй указывает на способы преодолеть телесное отвращение в духе радостной взаимности. Древнегреческие трагические и комические представления воплощают в себе много идей о том, как это можно сделать. Этот пример (в высшей степени теоретизированный в Античности и имевший широкое историческое влияние) даст нам общее квазитеоретическое представление о том, куда мы движемся, которое затем мы сможем приложить к историческим проектам в широком спектре художественных средств. Он также завершает нашу аргументацию, дополняя аргумент Дж. Ролза, и демонстрирует различные способы, с помощью которых публичное искусство и риторика могут построить мост между конкретными эмоциями и общим состраданием, сохраняя при этом фокус и энергию любви.
Наш рассказ о гражданине, подобном Керубино, практически завершен, поскольку теперь мы уже показали, как эмоции такого гражданина включают в себя привязанности к общим принципам и институциям, но опосредованы и проникнуты любящим духом «музыкальной» взаимности.
Но есть и другие эмоции, которые, если ими пренебречь, угрожают сорвать замечательные проекты, основанные на принципе расширенного сострадания: страх, зависть и стыд. Каждая из этих эмоций нуждается в теоретическом анализе, прежде чем мы сможем понять, как ими можно управлять. Эта задача решается в третьей главе этой части, после чего мы снова обращаемся к исследованию конкретных случаев для каждой из эмоций.
Цель этой части можно выразить в следующем аргументе:
1. У стремящихся к справедливости обществ есть веские причины искать стабильность и эффективность для своих благих политических принципов.
2. Если любовь и сострадание могут быть надлежащим образом расширены в духе Керубино (а препятствующие этому эмоции будут сдерживаться и подавляться), это значительно укрепит стабильность достойных обществ, стремящихся к справедливости.
3. Любовь и сострадание действительно могут быть надлежащим образом расширены, а препятствующие им эмоции могут сдерживаться и подавляться стратегиями A, B и C.
4. У достойных устремленных к справедливости обществ есть веские причины для реализации стратегий A, B и C.
В этой части мы представим некоторые дополнительные причины для принятия второй посылки, показав в целом тип работы, который могут выполнять эмоции определенного рода, в трех областях, имеющих большое значение. Таким будет вклад квазитеоретических разделов этой части. Но основное внимание в этой части уделяется третьей посылке: наши исторические примеры должны убедить скептиков в том, что публичные эмоции действительно могут быть жизненно важными составляющими стремления к справедливости и действительно могут работать, не устраняя и даже, напротив, укрепляя либеральную свободу.
Где формируются публичные эмоции? Мы сразу же думаем о риторике политических лидеров, и это, безусловно, является одним из очень важных «мест» культивирования эмоций. Но лидеры подают пример по-разному: через свое тело, свою одежду, свои жесты. И государство, в более широком смысле, формирует публичные эмоции по-разному: через публичные произведения искусства, памятники, парки, через организацию празднований и торжеств, через песни, символы, официальные фильмы и фотографии, через структуру государственного образования, через другие виды общественных дискуссий, через публичное использование юмора и комедии, даже через формирование роли спорта в обществе[284]. Наши примеры в этой части, конечно, не будут исследовать каждую из этих стратегий в связи с отдельными эмоциями, но они будут репрезентативными и наводящими на мысль о том, где современная политика может искать дополнительный материал.
ГЛАВА 8. ВОСПИТАНИЕ ПАТРИОТИЗМА[285]
ЛЮБОВЬ И КРИТИЧЕСКАЯ СВОБОДА
Да здравствует флаг Америки – на суше или на море,
Да здравствует революция, что привела нас к свободе.
Британская армия к холмам Дáнбери шла,
Но вскоре стала как клюква мала.
Храбрым солдатам пришлось трудиться и биться,
Храбрости всем нужно учиться.
I. ДВУЛИКАЯ ПРИРОДА ПАТРИОТИЗМА
В 1892 году в Чикаго должна была состояться Всемирная Колумбова выставка[287]. Очевидно, что она оказалась торжеством ничем не сдерживаемой жадности и эгоизма. Особый фокус был сделан на промышленность и инновации, поскольку Америка готовилась приветствовать гостей со всего мира демонстрацией технологического мастерства и материального обогащения. Вопиющее неравенство возможностей по всей стране и в самом городе должно было быть замаскировано сияющим внешним видом белоснежных зданий в стиле бозар (прямо по соседству с Чикагским университетом), которые позже стали называть «Белый город»[288]. Архитектурный выбор дизайнеров выставки Даниела Бернема и Честера Френча выражал идею о том, что Америка соперничает с Европой в величии и благородстве. Все смешное, хаотичное и шумное было перенесено в Мидуэй, поросший травой участок, который теперь лежит в центре университетского городка, но тогда находился вне стен выставки. Первое колесо обозрения, хотя и было официальной частью выставки, находилось на территории Мидуэя вместе с шоу Буффало Билла «Дикий Запад»[289], шумными детьми, расовыми и этническими различиями, яркими цветами и бедными людьми. Вместо настоящих человеческих тел, волнующих своей неоднородностью и хрупкостью, на официальной выставке была представлена «Статуя республики» – позолоченная скульптура женщины высотой почти двадцать метров, в руках которой были скипетр и сфера. Ее уменьшенная копия высотой всего семь метров была создана в 1918 году в память о выставке и теперь стоит в Чикаго на пересечении Хэйз Драйв и Корнелл Авеню. В Chicago Tribune о ней писали так: «Она впечатляет своим величественным присутствием, своим безмятежным и благородным лицом, совершенной гармонией с ее великолепным окружением, своей замечательной физической формой»