первоисточник – изданный на закате НЭПа, в 1927 году, пятитомный сборник «Гражданская война в воспоминаниях и описаниях белогвардейцев».

С 1931 года газеты и радио Советского Союза перестали давать читателям и слушателям всякую информацию о жизни белой эмиграции за рубежом. О русских общинах, русских школах, газетах, клубах и русских кладбищах в Париже и Ницце, Белграде и Софии, Бизерте и Харбине, о литературной и научной деятельности эмигрантского зарубежья советскому читателю знать не полагалось.

Быстро воссоздавался смонтированный во время Гражданской войны образ врага – деятеля Белого движения. Пропаганда внушала неприязнь и презрение к белым и зеленым, в том числе эмигрантам[285]со школьной скамьи. Только что родившееся советское искусство специализировалось на плакатно поляризованном разоблачении коварных и бессердечных белогвардейцев с набриолиненным пробором на голове, прищуренным взглядом и циничной усмешкой на устах и безудержном восхвалении однообразно бескорыстных и бесхитростных красных с широко раскрытыми глазами. Образцами надолго были сделаны «Железный поток» Серафимовича, «Неделя» Либединского, «Виринея» Сейфуллиной, «Цемент» Гладкова, «Трагедийная ночь» Безыменского. Затем на щит были подняты «Любовь Яровая» Тренева и «Оптимистическая трагедия» Вишневского. Почти все указанные произведения были в срочном порядке включены в школьные программы, в которых тогда не находилось места Толстому, Достоевскому и Шекспиру и уже тем более – Есенину, Булгакову, Волошину или Ахматовой.

Сочетание клеветы на побежденных с преклонением перед победителями или их предтечами содержали и классические большевистские кинофильмы, вереница которых была начата «Броненосцем «Потемкин» в 1925 году и «Октябрем» в 1927‑м. За ним последовали «Гибель «Орла» (1933), «Чапаев» (1934), «Мы из Кронштадта» (1936), «Последняя ночь» и «Незабываемый 1919‑й» (1937), многочисленные пьесы вроде «Обоза третьего разряда» (1935), «Двадцати лет спустя» (1936) и «Пути к победе» (1938).

Предлагавшие несколько более уравновешенный и многосторонний взгляд на катастрофу Гражданской войны «Тихий Дон», «Бронепоезд 14‑69» и «Хождение по мукам», на страницах которых далеко не все противники красных выглядели чудовищами, печатались тогда гораздо меньшими тиражами, мало рекламировались критикой и не подлежали изучению в школах[286]. А их экранизации не последовало до конца 1950‑х годов («Бронепоезда» – до конца 1970‑х годов).

Ныне широко известна драматическая судьба тонких психологических драм «Дни Турбиных» и «Бег» и искрометной комедии «Зойкина квартира», в которых органы власти и критика усмотрели «антисоветчину» и «попытки перехода классового врага в наступление». Первую из них, хотя она и нравилась Сталину, разрешили к постановке только во МХАТе и затем неоднократно исключали из репертуара, «Зойкину квартиру» позволили играть только на подмостках театра Вахтангова, а «Бег», несмотря на благоприятный отзыв Максима Горького, после генеральной репетиции запретили к исполнению. В печати раздавались призывы репрессировать их автора, Булгакова, как белогвардейца[287]. Между тем подобных призывов не было непосредственно после завершения боев и походов Гражданской войны!

Композиторов-эмигрантов Гречанинова и Рахманинова власть наказала включением их музыки в списки произведений, «не рекомендованных к исполнению». В стихах Волошина критики обнаружили «поэтическую контрреволюцию», а издательства перестали их печатать.

Никак не могло вести к общенациональному примирению похищение и физическое уничтожение советской разведкой лидеров эмигрантских офицерских союзов А.П. Кутепова (1930 год) и Е.B. Миллера (1937 год). Такими деяниями, возмущавшими одних эмигрантов и терроризировавшими других, не занимался даже каудильо Франко, которого многие аналитики и публицисты считают мстительным.

Усиливали отторжение эмиграции от Советского Союза и такие явления, как «антирелигиозная пятилетка», сопровождавшаяся уничтожением множества соборов и церквей и разнузданной безбожной пропагандой, и массовые переименования улиц советских городов, в том числе в честь иностранцев, никак не связанных с Россией – Бебеля, Жореса, Кампанеллы, Лассаля, Марата, Маркса, Робеспьера, Сакко и Ванцетти, Сен-Катаямы, Тельмана, Энгельса (перечень неполон). У многих эмигрантов создавалось впечатление, что Россия гибнет и что ее наследниками и спасителями могут быть только они, находящиеся на чужбине. Следовательно, мириться не с кем.

Советская политика «отмщения» и «великого перелома» стала главной причиной отказа большей части послереволюционной эмиграции от попыток легального возвращения на родину. Откат к противоборству с побежденными обернулся одним из фундаментальных промахов большевистского руководства. Он с неизбежностью расширил ряды и усилил непримиримость того сегмента белой эмиграции, который ориентировался не на примирение-компромисс, а на военно-интервенционный реванш и полное восстановление строя и жизненного уклада Российской империи. В итоге значительная часть военных кадров Белого движения и литераторов эмиграции закрепилась не только на антикоммунистических, но и на антинациональных позициях. Генералы-эмигранты Бермонт-Авалов, Бискупский, фон Лампе, Шатилов, Шкуро, атаманы Краснов и Семенов стали поклонниками и приспешниками Третьего рейха и Гитлера, а Семенов, кроме того, сотрудничал еще и с Японией. Крупный литератор и религиозный философ Дмитрий Мережковский и социалист-революционер Борис Савинков стали поклонниками итальянского фашизма и знакомцами Муссолини.

Жена Мережковского – поэтесса Зинаида Гиппиус – воспевала в парижской эмиграции 1930‑х годов грядущую расправу с красными – их гибель на виселице («веревку изготовив, повесим их в молчании»). А не менее талантливый поэт русского зарубежья Георгий Иванов в частном разговоре однажды заявил, что готов вернуться на родину даже в обозе германских армий.

Испанская Гражданская война, в которой советские граждане (до 5000 человек) и белоэмигранты (менее 1000 человек[288]) сражались во враждебных лагерях, дала советским правящим кругам дополнительные возможности для нагнетания неприязни к бывшим белым. Советская публика информировалась о службе некоторых офицеров-эмигрантов в армии Франко. Об этом писал, в частности, начинавший карьеру в комсомольской и партийной печати Константин Симонов (пьеса «Парень из нашего города» и одноименная кинокартина, 1939–1941)[289].

Зато вклад других участников Белого движения (около 80 человек) в вооруженную борьбу испанского Народного фронта советские средства массовой информации игнорировали. Белое движение и эмигрантов «по умолчанию» нужно было считать противниками всего положительного, светлого, в том числе прогресса, демократии и народных масс. Следовательно, бывшим белым «не полагалось» воевать на стороне демократической Испанской Республики.

Заметим, что в Испанской Республике отдельные красные (сотрудники ГПУ/НКВД Г. Сыроежкин, И. Старинов, Х. Мамсуров) и некоторые эмигранты, родственники которых погибли в застенках ГПУ (сын «спортсмена революции», капитан республиканской Народной армии Лев Савинков), впервые оказались в непривычной роли союзников в борьбе против общего врага – испанских националистов.

Дорогу к элементарному пониманию между бывшими красными и бывшими белыми расширила полная драматических парадоксов Вторая мировая война.

Если в Испании такое понимание было создано уклонением правительства Франко от официального вступления в войну, то в России и в русском зарубежье оно сложилось в связи с борьбой СССР против нацистской агрессии. После 22 июня 1941 года большинство рассеянных по разным континентам русских эмигрантов отказывалось от сотрудничества с Германией и Японией, даже когда оно сулило прямые выгоды, и выражало в той или