город каудильо – галисийский Эль-Ферроль. Среди монахов монастыря Долины павших долго были бывшие республиканцы и бывшие националисты.

Победители и побежденные признаны в равной мере неотъемлемой частью национальной истории.

Еще один официальный шаг в духе примирения был сделан испанцами в 1996 году. Король даровал испанское гражданство всем иностранным гражданам – участникам Гражданской войны. Его акт избавил престарелых ветеранов от оформления виз и уплаты консульских сборов при намерении побывать в стране, где они в молодости по собственной воле или по принуждению рисковали здоровьем и жизнью. На 50‑летней годовщине сражения за Мадрид в ноябре того же года общались без былой вражды бомбившие город ветераны легиона «Кондор» из Германии и защищавшие Мадрид добровольцы из нашей страны.

Победа националистов, одержанная силой оружия в 1939 году, выглядит в демократической светской Испании все более и более условной, формальной. По состоянию на сегодняшний день эта победа находит выражение только в конституционно-правовой сфере – в развевающемся над страной старинном золотисто-пурпурном знамени, в восходящем к XVIII веку гимне и в монархической форме правления.

Медленное и осторожное, но последовательное движение к общенациональному примирению увенчалось в Испании вслед за США полным успехом. В ходе эволюции диктатуры и примирения правые и левые экстремисты всюду (кроме Бискайи) лишились массовой опоры. Испания перестала быть страной религиозного фанатизма и цитаделью всемирного анархизма. Их дальние родичи – баскские террористы действуют в пределах одной-двух провинций из пятидесяти. Попытки каталонских национал-сепаратистов отделить в 2017 году регион от Испании были подавлены без единой капли крови, а многих приверженцев раскола страны публичный суд отправил за решетку.

В наши дни исследователи разных стран не без изумления и почтения пишут об «испанском чуде» – переходе страны от диктатуры к демократии и внутреннему миру без иностранного вмешательства и политических травм, которые, казалось бы, неизбежно должен был произвести бурный средиземноморский темперамент испанцев. Предпосылки «чуда» вкратце разобраны выше.

Дорога к примирению оказалась самой долгой и извилистой в нашей стране.

Правда, в России тоже были предтечи и поборники примирения. Среди них (с натяжкой) называют императора Николая II, который предпочел отказ от престола разжиганию междоусобной борьбы, демократа-республиканца Керенского (с большим основанием, ибо ему удавалось в течение нескольких месяцев в условиях взбудораженного социума препятствовать соскальзыванию страны к кровопролитию общегосударственного размаха).

К примирению открыто и упорно стремился видный литератор и общественный деятель Короленко, направивший ныне известные (но долго не предававшиеся гласности) протестные письма земляку – члену Совнаркома и ЦК большевистской партии Луначарскому.

Еще одним поборником примирения стал поэт и художник Максимилиан Волошин. В сравнении с Короленко он занял более действенную и рискованную позицию. Имевший репутацию эстетствующего петербургского и парижского интеллектуала, Волошин в годы российской катастрофы предстал перед окружающими в облике идеологически нейтрального, но политически действенного борца. Находясь в переходившем из рук в руки крымском Коктебеле, Волошин последовательно спасал от расправы то белых офицеров, то красных комиссаров, разрешая им укрываться в его доме.

В дни окончательного занятия красными Крыма осенью 1920 года Волошину удалось совершить почти немыслимое. Поэт добился у непримиримо настроенных уполномоченных Троцкого – Бела Куна и Землячки – доступа к спискам приговоренных к смерти врангелевцев и их сторонников с правом вычеркнуть каждую десятую фамилию[272]. Благодаря его смелости несколько сотен (по другим данным – тысяч) человеческих жизней – по крайней мере временно – были спасены от уничтожения[273].

В стихах этого периода Волошин в равной мере осуждал зверства, совершаемые обеими сторонами, и выражал надежду, что противников в конце концов примирит новая, «праведная Русь», которой суждено возникнуть из хаоса войны.

К примирению стихийно стремились некоторые формирования белых и красных, сражавшиеся на Европейском Севере – в Поморье. Там в последние дни военных действий в 1920 году местами отмечалось братание противников – факт, не имевший места на других фронтах нашей Гражданской войны, однако зарегистрированный в Испании в дни падения Мадрида. На Севере было поэтому и гораздо меньше репрессий после прихода красных.

Необходимо сказать, что победоносные красные, во всяком случае некоторые из них, сначала тоже не отвергали идеи общенационального примирения в каком-либо варианте. Сопротивление, оказанное большевикам социумом (активное – со стороны белого и зеленого движения и пассивное, особенно крестьянское, вплоть до 1922–1923 годов) вызывало шатания и противоречия в высших слоях новой власти. После вооруженных восстаний 1921 года, вспыхнувших на самом пороге «красной столицы» Петрограда[274], в Кронштадте, и разразившихся одновременно в Центрально-черноземном регионе, на Дону и в Западной Сибири, многие большевистские деятели ощущали неустойчивость созданной ими пирамиды власти. Не полностью восстановленной, работавшей со сбоями государственной машине не удалось увековечить «военный коммунизм» – тотально-каторжное подчинение общества узурпаторскому меньшинству. Позже выяснилось, что Ленин в начале 1920‑х годов в доверительных беседах, которые он вел за плотно закрытыми дверями, признавал: «Конечно, мы провалились».

Поэтому 1920‑е годы прошли в раннем СССР под знаком отступления большевиков со многих ранее занятых ими экстремистских позиций. В частности, в порядке частичных первомайских и ноябрьских амнистий 1918 и 1920 годов красные освободили часть политических противников – Мартова, Мельгунова, Пуришкевича, Трубецкого. Некоторые другие «бывшие» вроде деятеля царского правительства генерала Сухомлинова, с 1915 года отбывавшего в Петропавловской крепости тюремный срок[275], были выпущены из заключения на «гуманитарном» основании как престарелые (достигшие 70‑летнего возраста). Отдельных своих идейных противников – генерала-«учредиловца» Болдырева, меньшевиков Вышинского, Майского и Потресова – красные тогда даже приняли на работу в госаппарат[276].

Как было сказано выше, Фрунзе в дни штурма врангелевского Крыма взявший на себя большую ответственность, без согласования с центром выступил с политической примирительной инициативой, предложив противникам большевизма сложить оружие при условии их прощения. И Врангель занял позицию, напоминавшую компромиссное решение. Он не отклонил предложения, хотя и не принял его[277].

Вероятно, в 1920‑х годах в России/СССР был востребован опыт замирения политических противников предшествующего периода российской истории и других государств. Далеко не все забыли, что почти каждый российский император, вступая на престол или коронуясь, даровал более или менее широкую амнистию прежде всего политических преступников. Учившиеся в университетах (Коллонтай, Красин, Луначарский) или имевшие по крайней мере добротное гимназическое образование большевистские деятели (Богданов, Бухарин, Кржижановский, Ларин, Ленин, Троцкий) не могли не знать, что ранее при помощи амнистий была подведена черта под революцией и гражданской войной в Англии (Бредская декларация 1660 года) и Великой французской революцией (амнистии 1804 и 1818 годов)[278], равно как и под американской Гражданской войной. Очерненный марксистами император Наполеон III Французский тоже через 10 лет