духе. К 1970‑м годам вследствие подобной эволюции Испания стала напоминать свергнутую Республику (кроме, разумеется, формы правления, партийной системы, полового равноправия и статуса католической церкви). Власть националистов обретала все больше сходства с властью деголлевцев во Франции, британских консерваторов и др.[260] В международной печати Франко стали именовать «бархатным диктатором». В частных разговорах престарелый каудильо иногда с грустью говорил: «Кажется, созданный мною режим не переживет меня». Впрочем, он не отказывался от уже сделанных уступок, хотя внутренне продолжал не одобрять их.

В источниках и литературе содержится много сведений и еще больше – рассуждений о коварстве и лицемерии испанского генералиссимуса, о его болезненном тщеславии, о медлительности, проявленной им в регулировании наболевших проблем. Некоторые биографы умудряются находить в его психике эдиповы комплексы. Пусть так. Но Франко во второй половине его жизненного пути оказался при его комплексах, мнимых или подлинных, основательно мыслившим руководителем государства.

У уклончивого по природе каудильо всегда было очень трудно добиться точно сформулированного обязательства. Но дав слово, он выполнял его. Выступая из Испанского Марокко на завоевание Испании с наемной марокканской кавалерией, он сулил марокканским националистам независимость (которой им так и не гарантировала «республика трудящихся всех классов»)[261]. Став диктатором, Франко год за годом оттягивал выполнение обещания. Но когда в Северной Африке от Алжира до Французского Марокко вспыхнули антиколониальные конфликты, каудильо уступил – марокканцы в 1956 году получили обещанное. Националистическая авторитарная Испания, в отличие от демократических Франции и Великобритании[262], ушла из колоний вовремя – без новой колониальной войны и не покинув европейских жителей Марокко на произвол судьбы; им было дано довольно времени, чтобы не торопясь продать недвижимость и уехать в метрополию. Каудильо еще раз проявил качества разумного государственного лидера. В то же время он отказался вернуть Марокко приморские города Сеуту и Мелилью, присоединенные Испанией еще в XV–XVI веках. Сохранил он под своей властью и Западную Сахару, отказавшись передать ее по первому требованию новоявленному государству Мавритании. Испания осталась державой на двух континентах.

Диктатор не метался из стороны в сторону, не путал демонстрацию активности с разумным подходом к жизни и чем дальше, тем больше переставал смешивать собственные вкусы и предпочтения с государственной политикой. Католик и убежденный консерватор, каудильо умел иногда делать то, что в корне расходилось с привитым ему в детстве и юности миропониманием, а именно – открывать государственные границы, признавать независимость Марокко, которое он ранее покорял, поддерживать терпимые отношения со многими светскими демократическими государствами – Германией, Францией, Швецией, Мексикой (где нашло убежище республиканское правительство в изгнании), даже с «марксистской» Кубинской Республикой, тесно связанной с «мировым коммунизмом», чем вызывал неудовольствие могучего заокеанского союзника – Соединенных Штатов[263].

По многим очевидным причинам каудильо-генералиссимусу очень не нравился Советский Союз. Однако, неустанно предавая «коммунизм» идеологическим анафемам, Мадрид с конца 1940‑х голов поддерживал с Москвой негласные торговые отношения. Наша страна продавала националистической Испании станки и промышленное оборудование, захваченное в Германии в 1945 году, а испанские верфи строили по советским заказам транспортные суда.

В 1964 году, всего через год после очередной энергичной антифранкистской кампании, во многом организованной советскими властями внутри СССР и на уровне ООН, рьяный антикоммунист и футбольный болельщик Франко явился на мадридский стадион, чтобы наблюдать матч между «Реалом» и советской сборной. Впервые на испанской земле оказались советские спортсмены – граждане государства, которое три года помогало противникам националистов, которое националисты юридически не признавали и которое в свою очередь не признавало их режима. Правда, генералиссимус не скрывал, что покинет трибуну, если советская команда выиграет встречу – он не собирался слушать мелодию советского гимна и тем более вставать при его исполнении и вручать кубок гражданам Советского Союза. Но матч с минимальным разрывом (2: 1) выиграл «Реал»[264].

Питомец военного училища, каудильо не мог похвастаться дипломом политолога или футуролога. Он не вращался в академических кругах и вряд ли ему были знакомы ученые термины вроде «ситуационного анализа» и «политического прогнозирования». Но, похоже, он не нуждался в ученых степенях и званиях, в научных публикациях, в аккаунтах и блогах.

В 1953 году при обсуждении с соратниками международных новостей генералиссимус предсказал: «Расстрелом Берии дело не ограничится. Советская Россия пойдет по пути демократии». Это пророчество, сделанное ярым антидемократом, стало достоянием гласности после смерти каудильо – через 27 лет, когда на всем земном шаре по-прежнему мало кто предвидел подобное развитие событий в нашей стране. Но разве еще лет через десять, в 1990‑х годах, произошло другое?

В то же время, невзирая на только что сказанное, юридически полноценной амнистии побежденным при диктатуре по-прежнему не было. Закон 1939 года о политической ответственности сохранял силу. Вернувшийся из-за рубежа республиканец мог быть предан суду за преступления, совершенные после окончания Гражданской войны[265]. Поэтому огромная часть эмигрантов и их потомства оставалась в изгнании.

День восстания военных против Республики оставался государственным праздником, сопровождавшимся военным парадом и банкетом за закрытыми дверями роскошного мадридского ресторана «Ла Гранха».

Дверь к общенациональному примирению испанцам удалось окончательно распахнуть только с уходом Франко из жизни. 83‑летний диктатор умирал в ноябре 1975 года в муках. Агония продолжалась несколько недель[266].

При вскрытии завещания каудильо[267] выяснилось, что он прощает всех врагов и сам просит у них прощения «от всего сердца» (!)[268]. Данный акт бывшего руководителя «крестового похода» во многом облегчил и ускорил последующие действия переходных (1976–1982 годы) и демократических правительств. Первое из таких правительств возглавил старый националист Ариас Наварро, ветеран «крестового похода», во время которого он был военным прокурором. Наварро быстро образовал новую партию – Национальный союз, сплотивший перестроившихся на ходу умеренных националистов его поколения.

Каудильо завещал похоронить его в монастыре Долины павших. Воля покойного была выполнена[269]. Однако сразу после похорон Франко Министерство просвещения распорядилось срочно изымать из обращения учебники истории и писать и печатать новые. Со второй половины 1970‑х годов испанцы принялись изучать и комментировать в школах и университетах не «крестовый поход» (выражение националистов) и не «битву за свободу» (лозунг республиканцев), а «национальную катастрофу 1930‑х годов».

Переименованию подверглись многие государственные праздники. Так, День павших испанцы преобразовали в День единства, День победы – в День вооруженных сил.

Явственно обозначились контингенты приверженцев общенационального примирения и его противников. Первые сгруппировались вокруг короля, армии (!) и министров экономического профиля. База поддержки вторых располагалась в силовых министерствах, большинстве структур госаппарата, судейском сообществе, прокуратуре, гражданской гвардии – спецназе и в муниципалитетах. В условиях политического