консервативных республиканцев. В страну тогда вернулись престарелый правый политик Леррус, мыслитель Ортега-и-Гассет[246] и художник Сальвадор Дали[247]. Два последних никогда не состояли в партиях; все трое в годы войны были во всех отношениях далеки от Народного фронта.

Затем генералиссимусу пришлось уступить коалиции кардиналов, епископов и группы монархически настроенных генералов-фронтовиков (Аранда, Варела, Кинделан), призывавших вождя «определить форму правления». В 1947 году Франко согласился издать органический закон о возвращении Испании к монархическому государственному строю. Страна была провозглашена «католическим и социальным королевством – временно без короля». Еще через год в большинстве местностей был снят режим военного положения.

Но в главных чертах «политика отмщения» продолжалась. В испанских тюрьмах к 1946 году оставалось не менее 26 000 политических заключенных, на принудительных работах – еще не менее 10 000. В местах заключения, где условия содержания узников и обращения с ними снова резко ухудшились, свирепствовали тиф, дизентерия, воспаление легких и туберкулез, не прекращались физические пытки. Военные трибуналы продолжали выносить смертные приговоры, а армия – приводить их в исполнение (словно в военное время). И абсолютное большинство политэмигрантов по-прежнему не имело легальной возможности возвращения на родину.

Мыслившие в категориях общенационального примирения политики-эмигранты во главе с дальновидными Прието и Роблесом были в 1940–1950‑х годах слишком малочисленны и маловлиятельны. Увлечь за собой преобладающую часть политически активных, как правило радикальных эмигрантов[248] (анархистов, коммунистов, левых социалистов, басков и др.), они были не в состоянии. Распавшееся было в 1943 году после отставки Хуана Негрина республиканское правительство в изгнании было в 1945 году воссоздано в Мексике и под руководством Диего Мартинеса Баррио и Хосе Хираля проработало еще около двадцати лет. А в горах Астурии и Каталонии действовали последние республиканские партизаны (около 8000 человек), постепенно превращавшиеся в уголовников.

С территории Франции республиканцы-эмигранты несколько раз устраивали вооруженные вторжения на родину, отражавшиеся гражданской гвардией, фалангистами и армией. Делались неоднократные попытки (при французской и первоначально американской поддержке) засылать боевиков в Испанию с моря и с воздуха. Подобные действия радикальной республиканской эмиграции не привели к падению диктатуры, зато на несколько лет дестабилизировали обстановку во всей Северной Испании. Репрессии режима против партизан и подпольщиков вызвали протесты за рубежом, но нашли понимание у большинства испанцев, особенно у жителей сельской местности. Страна устала от кровопролития, была устойчиво настроена против любого иностранного вмешательства. Многие испанцы стали видеть в националистах наименьшее из всех возможных зол.

Нажим, оказанный на «новое государство» державами Большой четверки (отказ допустить страну в ООН, дипломатический и экономический бойкот), болезненно задел гордость испанского общественного мнения и тоже способствовал упрочению надпартийной военной диктатуры. Создавшаяся таким образом пассивная поддержка диктатуры крестьянством и большей частью прочих социальных групп обрекла усилия непримиримой эмиграции и международного сообщества на провал. К началу 1950‑х годов последние очаги республиканского сопротивления, лишившиеся поддержки в народной толще, были окончательно подавлены.

Взывая опять-таки к гордости испанцев, Франко официально провозгласил автаркию, которая стала его ответом на бойкот и санкции. (Фактически он проводил подобный курс с 1939 года.) Одновременно националисты приняли и стали реализовывать программы дешевого жилищного строительства и – впервые в испанской истории – провозгласили право на бесплатное лечение, которого не было при Республике.

Двадцать лет автаркии – «опоры на собственные силы» – позволили испанцам залечить раны Гражданской войны. Но никуда не делись прежние беды страны: огромная застойная безработица, малопродуктивное сельское хозяйство, низкий уровень жизни большинства, технологическая отсталость.

Тенденции к общенациональному примирению, блокированные императивами автаркии, возродились после снятия международных санкций против Испании и ее допуска в ООН в 1955 году[249].

Глубоко обусловленный и вынужденный отказ Мадрида от автаркии повлек за собой медленное размывание устоев военной диктатуры. С середины 1950‑х годов националисты заметно сократили применение смертной казни. В 1963–1964 годах каудильо пришлось реагировать на многочисленные международные протесты и послания против казни на гарроте. Под одним из них значилась подпись атеиста Никиты Хрущева. Два других документа были подписаны крупными деятелями католического вероисповедания – римским папой Иоанном XXIII и президентом Джоном Кеннеди[250]. В посланиях открытым текстом говорилось о неправомерности применения в мирное время казни, восстановленной на основании законов военного времени. Не согласованную, но тем не менее единую позицию Москвы, Ватикана и Вашингтона (великая редкость!) «новое государство» не осмелилось полностью игнорировать. Выдержав паузу, оно было вынуждено отказаться от применения мучительного средневекового способа казни. В тюрьмах, наконец, стали улучшать условия заключения, а наиболее ретивых дознавателей – переводить «на другую работу». Впервые каудильо и его ближайшее окружение, прозванное «бункером», перед лицом всего мира потерпели ощутимое политическое поражение.

Диктатура еще в конце 1950‑х годов стала отказываться от самых вопиющих проявлений политической дискриминации. Власти разрешили допускать к приемным университетским экзаменам потомков республиканцев. Испания перестала отказывать в туристических визах детям и внукам политических эмигрантов. Испанские книгоиздатели получили «отмашку» на публикацию книг некоторых республиканских деятелей – в том числе остававшегося в изгнании противника режима Прието. (Впрочем, из его многотомных, интересно написанных мемуаров «Конвульсии Испании» опубликовать удалось только меньшую часть под интригующим заголовком «Я и Москва».)

Официально прекратила существование сыгравшая некогда значительную роль в борьбе националистов с республиканцами Испанская фаланга. Органическим законом 1958 года Франко переименовал ее в Национальное движение. Тем самым он собственными руками устранил одну из нитей, связывавших диктатуру с «крестовым походом», главой которого некогда был. А с 1967 года правовые акты Испании перестали содержать упоминания о Национальном движении.

Знаменательным явлением стало легальное возвращение в 1955 году на родину нескольких престарелых военных-республиканцев – полковника Касадо и генералов Рохо и Улибарри. Репрессиям они не подверглись. Висенте Рохо даже выделили казенную квартиру в центре столицы, напротив здания Военного министерства[251]. Характерно, однако, что возвращенцы были вынуждены вести замкнутый образ жизни: они не участвовали в публичных церемониях, не давали интервью. Воспоминания Рохо «Героическая Испания» и «Тревога, народы!» по-прежнему издавались за границей – в Буэнос-Айресе и Мехико. Низложивший правительство Народного фронта и приблизивший триумф националистов полковник Касадо добился издания его мемуаров «Последние дни Мадрида» в Испании только через десять лет после репатриации. Когда же во второй половине 1960‑х годов он стал ходатайствовать о генеральской пенсии, из Военного министерства последовал ответ, что он останется полковником, так как от генеральского звания, предложенного ему правительством Республики в 1939 году, он отказался!

Не менее красноречивый факт имел место после смерти в 1956 году в Париже последнего премьер-министра Республики Хуана Негрина. В силу завещания политика-примирителя его сын – в прошлом доблестный летчик республиканских ВВС