— Не ублажать, а кормить. Поджарить омлет, Кирилл?

— Пусть сем себе жарит, — распорядилась Нина Павловна ипошла к двери.

— Кто надевал мои туфли? — заговорила она уже оттуда. — Ониже совсем мокрые! Мне теперь не в чем выйти!

— Мы что, напились вдвоем с Сергеем? — спросил Кирилл уНасти.

— Не могла же я сказать, что ночью пила с тобой виски! —нервно оглядываясь, зашептала она. — А ты как будто не понимаешь! Сделал такоелицо, что я чуть в обморок не упала!

— А зачем говорить-то? — продолжал Кирилл. — Ну пила и пила,им-то что за дело?

— Кирилл, замолчи. Ты не знаешь мою семью. Хорошо, что маманичего не унюхала, она бы потом со мной неделю воспитательную работу проводила.

«Всемилостивый святой Петр, избави меня от жизни в большойсемье, — подумал Кирилл. — Я уж лучше как-нибудь сам по себе».

Настя налила ему большую кружку горячего кофе и сталавзбалтывать омлет в керамической мисочке. На громадной плите в плоском медномтазу кипело варенье, и пахло летом, черной смородиной, жарой — всем самымлучшим, что только есть в жизни.

— Что ты так смотришь? — спросила Настя и вылила омлет насковороду. — Хочешь варенья?

Когда на этой самой кухне они пили кофе в первый, раз, онаплакала, и ночь за окнами была черна, и дом был суров, нелюдим и мрачен. Асейчас — распахнутые окна, солнечный свет на плиточном полу, веселый начищенныйбок медного таза, близкие голоса в саду, и кофе кажется совсем не горьким, илета осталось еще много, и жизнь продолжается, и, может быть, все будет хорошо.

От Питера до Москвы всего семьсот километров. Он терпеть неможет большие семьи. Он никогда не рассказывал девицам о своем детстве и ни скем из них не выпивал на двоих бутылку виски на ковре перед камином.

Он поставил на стол свою кружку, подошел к Насте, котораясосредоточенно смотрела на омлет, собрал в кулак ее волосы и потянул к себе.

— У тебя здесь есть Интернет? Или придется опять в Питерехать?

— Есть. Дозвониться сложно, но можно попробовать. А что?Тебе нужно работать?

— Я в отпуске не работаю принципиально. — Гладкие волосы унего в ладони скользили и блестели, как будто перетекали между пальцами. — Мненужно кое-что посмотреть.

— Давай посмотрим, — согласилась она и ловко переложилаомлет в коричневую плоскую тарелку. Оглянулась по сторонам и продолжилашепотом:

— Я утром ходила к дальней калитке и нашла в кустах доску. Ядумаю, что тебя стукнули именно этой доской. Голова болит?

— Нет.

— Ты врешь.

— Я не вру. Тебе вовсе незачем было таскаться в кусты. Ненужно никому демонстрировать свою осведомленность и заинтересованность.

— Меня никто не видел.

— Я тоже думал, что меня никто не видит, когда сидел вкустах, — возразил Кирилл сухо, — тем не менее по голове получил. Настя, всесерьезнее, чем нам кажется. Намного. И еще я думаю, что времени у нас мало.

— Что это значит?

— Тот человек теперь знает, что я за ним слежу. Он можетдумать, что я засек его случайно, когда курил на балконе, а может считать, чтоя его выследил. Он начнет действовать решительно, а мы пока не представляемсебе, что это будут за действия.

Он доел омлет и налил себе еще кофе. Пожалуй, Настин кофевполне можно пить, а не только использовать для утопления грешников.

— А Соня что?

— Ничего. Вяжет тете Александре пояс от радикулита. Проожерелье молчит, как будто его вовсе нет. Владик острил утром, но папа велелему заткнуться.

— Заткнуться? — переспросил Кирилл.

— Ну… не совсем заткнуться, но он сказал, чтобы Владик отнее отстал. Он и отстал.

— Насть, — спросил Кирилл, — а что за истории о том, будтобабушка отравила деда, чтобы закрутить роман с Яковом? Откуда Владик вообще этовзял?

Это что, когда-то обсуждалось или кто-то вспоминал? Он же немог просто так придумать?

— Не было никакого романа! — ответила Настя сердито.Вскочила и помешала варенье длинной деревянной ложкой. — Конечно, он всепридумал! Он все время врет и выдумывает.

— Что он врет и выдумывает?

— Все! Как-то выдумал, что на работе у них была лотерея и онвыиграл машину. Конечно, никакую машину он не выиграл, а все придумал.

— Зачем?

— Я не знаю! Наверное, ему это нравится. И про бабушку сЯковом он тоже все придумал. Я помню, когда мы были маленькие, бабушкарассказывала нам, какой он был герой на войне и все такое. Про деда она никогдане рассказывала. И еще она говорила про ту девочку, которая у нас жила, что мыне должны ее обижать, она нам почти что родственница и жизнь у нее оченьтрудная.

— Про внучку Якова?

— Ну да. Никто теперь даже не помнит, как ее звали.

— А почему у них была трудная жизнь? Разве у твоей бабушки сдвумя детьми жизнь была легче?

Настя достала из пузатого буфета синее блюдце и сталаснимать пенки с варенья, иногда останавливаясь и постукивая ложкой.

— Не знаю, Кирилл. Ты задаешь вопросы, которые никогда неприходили мне в голову. Она не жаловалась на жизнь. И не рассказывала никакихисторий, знаешь, про блокаду, про голод, хотя она все это пережила и в блокадупотеряла всю семью. Они в Александре-Невской лавре похоронены. Прадед,прабабушка и бабушкин братик, ему всего лет десять было, когда он умер. Бабушкакак-то выжила. А тетю Александру накануне войны увезла к себе в Сибирь другаяпрабабушка. Ей тогда годик был или около того. Она маленькая сильно болела,решили, что ей климат не подходит, и увезли. И она осталась жива. И бабушкаосталась жива. Когда бабушка вышла замуж, Александра стала жить с ней и сдедом.

— Черт побери, — сказал Кирилл, — выходит, детей было недвое, а трое?

Настя печально посмотрела на него:

— Ну да.

— А почему они ссорились? Твоя бабушка и тетя Александра?

— Тетя считала, что бабушка живет как-то слишком легко.Бабушка и вправду никогда не грустила, не носила темных платков и довоенныхплатьев. У папы и тети Нины всегда была нянька, а бабушка ездила в Кисловодск,потом купила машину и поехала в Крым, любила одеваться, любила поесть, ничегоне боялась. Она говорила, что она свою дань заплатила, больше с нее никтоничего не смеет требовать.