Каждый, кто проходил под турником, обязан был три разаподтянуться. Шесть раз прошел — восемнадцать раз подтянулся.

Он оттолкнулся от стены, перехватил руками и перенес себячерез решетку балкона. На той стороне он угодил прямиком в цветочный горшок,который покатился по крашеным доскам с грохотом идущего в атаку танка.

— Кирилл!

— Тихо! Не кричи.

— Что с тобой?! Что ты там делал так долго?!

— В луже лежал. Только не кричи ради бога!

— Господи, ты же весь грязный! Что у тебя с лицом?!

— Я упал, — сказал Кирилл, — и еще наступил в какие-то твоицветы. Мне нужно в душ.

— Проводить тебя? — спросила Настя дрогнувшим голосом,рассматривая его, как будто он только что неожиданно вернулся с передовой.

— Не надо меня провожать. Я сам дойду. Где мои штаны?

Ему было неловко перед ней и стыдно, что неизвестныйпротивник переиграл его и он теперь должен смывать с физиономии грязь,ощупывать свою шишку и делать вид, что так и надо, будто это просто часть егохитроумного плана.

Настя протянула ему джинсы.

— Кто там был?

— Не знаю. Я так и не понял. Не смотри на меня с такимужасом. Ничего не произошло.

— Я тебя все-таки провожу.

— Нет. Сиди здесь. Я приду через пятнадцать минут.

Под действием горячей воды то лишнее, что было у него вголове, как-то уменьшилось, но все-таки много лишнего еще осталось. Он пощупал— ничего особенного, просто шишка, надувающаяся, как детский воздушный шарик.

Он натянул джинсы, выключил свет и осторожно пошел потемному коридору, останавливаясь у каждой двери.

У Светы было темно и тихо. Владик бодро похрапывал.

И что это означает?

Ничего.

Кирилл спустился по лестнице и постоял, прислушиваясь.Тишина, только дом вздыхал во сне — поскрипывал половицами, подрагивал сухимицветами в мавзолейных вазах.

Свет нигде не горел, и Кирилл подумал, что за стенойчеловек, которого он не увидел, так же, как он, напряженно прислушивается ктишине, а может быть, стоит у двери, прижавшись ухом и выжидая.

В замочную скважину двери, которая выходила на садовоекрыльцо, был вставлен ключ.

Так он никогда не разберется в этом проклятом деле!

Он наклонился — по голове прошел колокольный звон — и сталшарить руками по полу. Где-то здесь должна быть куча старой обуви, в которуювсе суют ноги, когда выходят из дома, чтобы не тратить время на шнурки изастежки. Он перебрал почти все, когда наткнулся на совершенно мокрую старуюкожу.

Значит, человек все-таки выходил именно здесь.

Кирилл потянул башмак за пятку, пытаясь определить хотя бы,женский он или мужской, и в жидком предутреннем свете понял, что это старыедемисезонные туфли, которые носила Нина Павловна.

Черт.

Он вернул башмак на место и бесшумно поднялся по лестнице.Посреди темного коридора маячило белое привидение в саване.

Кириллу вдруг стало нечем дышать, и он схватился за перила,чтобы не покатиться с лестницы назад.

— Где ты ходишь?! — прошипело привидение. — Я тебя жду, жду!

Дыхание вернулось к нему, и, схватив Настю за руку, Кириллпотащил ее за собой в комнату.

— Зачем ты вышла? Я же тебе сказал — сейчас приду!

— Тебя нет и нет. Вот я и вышла. Зачем ты ходил вниз?

— Дверь проверял. Все заперто. Еще я нашел мокрые ботинки.

— Какие мокрые ботинки?

Кирилл стащил джинсы и с наслаждением лег на кровать. Егоголове горизонтальное положение явно подходило больше, чем вертикальное.

— Под дождь сегодня… вчера вечером попали только мы с тобой.Все остальные были дома. Если ботинки мокрые, значит, кто-то выходил последождя. Сергей выходил провожать Мусю, но у него белые кроссовки и стоят углавного крыльца, с которого Муся выходила. У садового крыльца только одна парамокрых ботинок.

— Чья?

— Твоей тети Нины, — буркнул Кирилл, — и не переживай, этона самом деле ничего не значит. У Владика и твоего отца какой размер обуви?

— У папы сорок первый, а про Владика не знаю.

— Зачем нужно было тащиться в сад? — сказал Кириллзадумчиво. — Для чего? Почему нельзя было поговорить днем и где-нибудь втретьем месте? Что за идея — ночью выбираться из спящего дома, осторожничать,чтобы никого не разбудить, прятаться, а потом еще лупить меня по голове!

— Тебя… ты… тебя лупили по голове? — с трудом выговорилаНастя и села, как будто у нее подкосились ноги.

— Меня ударили по голове, — поправил Кирилл, морщась.Уязвленное самолюбие тоже сделало кислое лицо, напоминая ему о том, как онпопал впросак.

— А дальше? Что было дальше?

— Я упал мордой в грязь. Все. Больше ничего не было. Плохотолько, что теперь противник знает, что я им интересуюсь. До сегодняшней ночи ябыл просто охотник за приданым. А теперь он будет осторожней.

— Или она, — сказала Настя.

— Или она, — согласился Кирилл.

Настя пристроилась рядом с ним, побрыкала ногами, расправляяодеяло, и положила на себя его руку. Ему немедленно захотелось спать так, что вглазах все поплыло.

— Может, мне поговорить с Сережей? А, Кирилл? Рассказать профен, и про бабушку, и про то, что мы думаем, что она не просто так уронила егов воду? И спросить про эту дурацкую книгу?

— Не смей, — пробормотал он, старательно тараща слипающиесяглаза, — а если это он? Ты станешь опасна, и он от тебя избавится. Завтра я…

— Что?

Но он молчал. Настя приподнялась и посмотрела на него. Ондышал ровно и почти неслышно, и рука, которую она положила на себя, стала оченьтяжелой.

Она осторожно потрогала его голову, пытаясь определитьразмеры ран, но ничего не обнаружила.

Кто? Кто ночью ходит по ее саду и затевает что-то непонятноеи страшное? Кто из близких и дорогих способен на преступление?

Откуда ждать удара? Когда он будет нанесен?

Настя лежала, рассматривала полог, слушала тишину дома, апотом заплакала и плакала, пока не рассвело.