* * *

Кирилл проснулся в двенадцать часов, да и то только потому,что Настя тянула его за ногу и что-то громко говорила. Со сна он не мог разобрать— что именно.

Голова болела так, что хотелось сунуть ее под какой-нибудьпресс, чтобы сдавило как следует и она болела бы не так сильно.

Похмелье?

Ах, да. Вчера ночью в саду его стукнули по затылку.

— Насть, подожди, — попросил он, плохо слыша себя, — я нислова не понимаю.

— Голова болит? — спросила она, стоя в ногах кровати. Хотьбы подошла и пожалела его, что ли!

— Болит, — признался он жалобно, надеясь, что она подойдет ипожалеет. — Очень.

— У тебя мобильный телефон раз пять звонил. Я сунула его задиван. А семье сказала, что ты вчера бутылку виски выпил и теперь встать неможешь.

При мысли о вчерашнем виски Кириллу стало совсем худо.

— Мы его вместе пили, — с трудом выговорил он.

— Принести тебе кофе?

— Нет! — Только кофе ему не хватало! — Нет, спасибо. Ясейчас встану, схожу в душ и… съем чего-нибудь.

— Три корочки хлеба? — спросила Настя, не приближаясь.

Он оскорбился:

— Разве ты не должна ухаживать за мной и стать мне роднойматерью? В конце концов, у меня был несчастный случай на производстве.

Настя улыбнулась, подошла поближе и потрясла его ногу,завернутую в одеяло.

— Как орудие производства? Болит?

— Болит, — признался Кирилл, — даже встать страшно.

— Принести аспирин? У мамы, наверное, есть. Или у Сони?Давай я принесу. Ты полежи пока спокойно, не вставай, я сейчас.

Лучше бы она его поцеловала. Впрочем, нет, не лучше. Онзарос щетиной по самые глаза, на затылке у него шишка, а вчерашний перегар можноподжечь и стать лучшим за всю историю человечества исполнителем номера«Глотатель огня».

Кирилл Костромин всегда старался выглядеть пристойно вглазах окружающих.

Едва Настя вышла, он поднялся и, охая, как больной старик,напялил джинсы и вынул из гардероба чистую майку. Он был уверен, что емупоможет душ, но до него нужно было еще добраться.

Приглушенно зазвонил мобильный, и Кирилл долго пыталсясообразить, где он, и не сразу вспомнил, что Настя говорила что-то про диван.Телефон нашелся под толстой диванной подушкой.

Звонил Игорь Никоненко.

— Слушай, Кирилл, — начал он, едва поздоровавшись, — ядумал, что от этого твоего Института патентоведения с ума сойду. Там стоподразделений, одно другого хуже. Светлана Петруничева работает в архиве группыпатентных поверенных. Обычный работник, не хуже и не лучше других. В архивесамая молодая. Ничего особенного за ней не числится.

— Никакой уголовщины, ты это имеешь в виду? — спросилКирилл, неуверенно пристраивая голову к вышитой подушечке. Держать еесамостоятельно он был не в силах.

— Никакой. А что? Должна быть уголовщина?

— Я не знаю.

— Ты там только самодеятельностью не занимайся, — проворчалНиконенко, понизив голос, — вы с Пашей очень любите, я знаю. Зачем она тебе,эта Петруничева?

— Мне просто нужно выяснить кое-какие обстоятельства, —объяснил Кирилл туманно.

— Ну да, — согласился Никоненко. — Есть одно обстоятельство,но оно к твоей Петруничевой прямого отношения не имеет.

— Какое?

— У этой группы патентных поверенных есть начальник. Егозовут Петр Борисович Лялин. Сорок пять лет, на этой работе три года. Во всехотношениях положительный мужчина.

— Ну и что?

— Месяца три назад внезапно разбогател. Зарплата у негочто-то около трех с половиной тысяч русских рублей, а он себе недавно машинкукупил. «Шкода-Октавия», тысяч за пятнадцать североамериканских рублей. И сделалвсе как-то не слишком грамотно, налоговики по крайней мере проявили интерес.

Кирилл отодрал голову от подушечки и разлепил глаза.

— И что?

— Больше ничего не знаю, Кирилл. Честно. Я даже сегодня сутра звонил Леве Захарову в Питерскую налоговую полицию. Он мне сказал, что уних висит какая-то мутная история с торговой маркой «Красно Солнышко», и в этойистории вроде бы замешана эта группа патентных поверенных, но, что за история,не рассказал. Вот и все. То ли сам не знает толком, то ли еще что-то.

— Спасибо тебе, капитан, — сказал Кирилл, добавив в голоспобольше чувства.

— Я уже неделю как майор, — пробормотал Никоненко. — Так чтозвони, Кирилл. И самодеятельностью все-таки не занимайся.

Кирилл только и делал в последнее время, что занималсякакой-то непонятной самодеятельностью, но Никоненко он на всякий случайпообещал ничего такого не делать.

Ему нужно было подумать. Для этого требовались две вещи —сигареты и голова. Ни первого, ни второго в данный момент в наличии не было.

Сигарет можно стрельнуть у Насти, а голову попробовать оживитьпри помощи душа.

Он добрел до ванной, стащил одежду, что тоже потребовалонебывалых усилий, и бессмысленно покрутил все краны, старательно отводя глазаот зеркала. Он был уверен, что собственная отекшая, желтая щетинистаяфизиономия приведет его в еще худшее расположение духа.

Наконец ему показалось, что воду удалось открыть, и,придерживаясь за стену, он шагнул в застекленную кабинку душа.

Ай да бабушка! Ай да научная сотрудница Русского музея!

Даже в квартире Кирилла Костромина ванная была простованной. В ней, конечно, располагалась масса новомодных экзотических штучек,вроде джакузи, черного кафеля и широколистных тропических цветов, но отдельнойдушевой кабинки у него не было. А у бабушки была.

Жесткие водяные струи лупили Кирилла по голове, возвращаливозможность думать.

Он совсем выпустил из виду вопрос, который пришел ему вголову одним из первых, — на какие деньги бабушка божий одуванчик жилапятьдесят лет после ареста мужа? Явно не на зарплату старшего научногосотрудника и вряд ли на гонорар от французского путеводителя.

Если у нее были деньги — а деньги у нее явно были! — то гдеони? Кому она их оставила? Она умерла от несчастного случая — или не от случая,— но смерть ее была внезапной и неожиданной. Даже если денег осталось мало, всеравно они должны быть, она ведь не собиралась немедленно умирать!