– Стыдно? – рассмеялся он. – Светка, я тебяобожаю за твою неизбывную веру в хорошее. Тебе покажи маньяка, на рукахкоторого кровь сотни невинных младенцев, ты и про него скажешь, что его,наверное, в детстве обделили любовью и заботой, что мать больше любила младшегобратика, чем его, поэтому он через всю жизнь пронес ненависть к маленькиммальчикам. Твоя любимая свекровь никогда не будет стыдиться того, что делаетсегодня, и не надейся. Но она, наверное, сильно удивилась бы, узнав, что тыпытаешься ее как-то оправдать. Она ведь уверена, что ни в каких оправданиях ненуждается.

Светлана помолчала, потом тихо сказала:

– Откуда в тебе столько злости? Раньше ты не был такимбезжалостным.

– Я изменился? – спросил он надменно, и Светлана сболью отметила, что раньше никогда не замечала у него этого надменного,холодного тона.

– Да. Ты изменился. Очень изменился. Я даже неподозревала, что ты такой.

– Какой же?

– Холодный. Безжалостный. Циничный.

– Глупости, Светик. Тебе показалось. Просто тычрезмерно сентиментальна и жалостлива, а я разумно расчетлив и справедлив, нотебе моя рассудительность кажется жестокостью и холодностью в силу того, что тысама слишком эмоциональна. Еще раз повторяю, сумасшедшая Людмила заслужила своюсмерть, потому что осмелилась поднять руку на тебя, на женщину, которую я люблюбольше жизни.

Светлана не ответила, и остаток пути они проделали молча.Высадив его возле его дома, она не стала, как обычно, ждать, пока он войдет вподъезд, а тут же тронулась и быстро набрала скорость. На душе у нее было тяжкои очень тревожно. Впервые за много месяцев она вдруг усомнилась в том, чтопоступает правильно. Тут же на память пришли слова Виктора Федоровича: хирург,сделав операцию, уже не имеет права сомневаться в том, нужно ли было ее делать,а должен думать о том, как выходить больного. Что ж, операция сделана,вырезанный и выброшенный орган обратно не вошьешь, и теперь начинается долгий исложный этап выхаживания. Тот же Виктор Федорович говорил, что сделать операцию– не фокус, а вот выходить послеоперационного больного – это уже задачапосложнее, она требует терпения, внимания, квалификации. Светлана тогда несвязала его словa с той ситуацией, в которой оказалась сама, потому что еесобственная операция требовала длительной и тщательной подготовки и про нееникто не смог бы сказать, что это «не фокус». А оказалось, чтопослеоперационный период – еще сложнее, еще тяжелее и требует еще большедушевных сил, чем сама операция. Светлана была женщиной сильной и знала, чтовынесет все тяготы этого непростого периода, но сейчас впервые оназасомневалась в том, что игра стоит свеч.

* * *

Работая на Наталью Досюкову, Стасов решил все-таки сноваповидать всех свидетелей, на показаниях которых было выстроено обвинениеЕвгения Досюкова в убийстве Бориса Красавчикова. Их набралось одиннадцатьчеловек. Впрочем, Стасов не исключал, что на самом деле их могло быть и больше,просто только одиннадцать были вызваны в суд. Пока что у него на руках былатолько копия приговора, а потом, может быть, придется залезть и в само уголовноедело.

Итак, дама, выходившая из ресторана «Лада» вместе сКрасавчиковым, швейцар-охранник, еще двое посетителей ресторана, выскочившие наулицу, услышав отчаянный вопль дамы, – это четверо. Три работника милициии два медика «Скорой помощи» – пятеро. И еще двое – Игорь Тихоненко, хозяинстрадавшего поносом дога по кличке Лорд, и некто Пригарин, кинувшийся выполнятьсвой гражданский долг, увидев арестованного убийцу по телевизору. Итого –одиннадцать душ.

Проще всего было «достать» милиционеров, поскольку онидолжны были работать в одном месте, раз вместе выехали на место происшествия.Надежды Стасова оправдались, но лишь частично. Все трое милиционеров, которыеприехали по вызову к ресторану «Лада» и были допрошены в судебном заседании вкачестве свидетелей, действительно год назад работали в УВД Центрального округаМосквы, а сейчас в округе остался только один из них. Второй перевелся вЮго-Западный округ, потому что там ему пообещали помочь с жильем. («Может, и ненаврали, – подумал Стасов, – в южной части еще идет строительство, ав Центральном округе хрен чего получишь, там один квадратный жилой метр стоит вдесять раз больше, чем на окраине».) Третий милиционер вообще уволился изорганов и процветал в качестве юрисконсульта в какой-то фирме.

У Стасова ушло два дня (а точнее – два вечера, посколькуднем он должен был отрабатывать зарплату в «Сириусе») на то, чтобы разыскатьвсех троих. Все они дружно утверждали, что к моменту их приезда на местепроисшествия находились лежащий на тротуаре Красавчиков и около него женщина итрое мужчин, один из которых был швейцаром ресторана «Лада», а двое других –посетителями того же ресторана. Потерпевший был в тяжелом состоянии, но всознании. На вопрос «Вы знаете, кто в вас стрелял?» он ответил тихо и с трудом,но совершенно отчетливо: «Досюков… Женя… Евгений… Досюков».

Женщина и мужчины тут же подтвердили, что те же самые словаон уже произносил несколько раз до приезда милиции.

После милиционеров Стасов принялся за врачей, поскольку онитоже должны были быть с одной подстанции. Так и оказалось. То ли у медицинскихработников текучесть кадров меньше, чем в милиции, то ли Стасову простоповезло, но оба – врач и фельдшер – по-прежнему работали вместе. И никакихпризнаков того, что им кто-то заплатил за ложные показания, Стасов не углядел.Злые на весь мир, нищие и в то же самое время веселые и любящие пропуститьстаканчик-другой, они, не колеблясь, подтвердили то, что было записано вприговоре. Да, они приехали к ресторану «Лада», забрали оттуда мужчину согнестрельным ранением, который скончался по дороге в Институт Склифосовского,но до самого конца был в сознании и отвечал на вопросы работника милиции,поехавшего вместе с ними.

– Какие вопросы задавал работник милиции, не помните?

– Да в основном одни и те же. Кто в вас стрелял? Почемуон в вас стрелял?

– А что Красавчиков отвечал?

– Имя называл. И все удивлялся: за что, мол, он меня?

– А можно в прямой речи, а не в косвенной? –попросил Стасов.

– Можно, – добродушно согласилась врач, толстаянемолодая женщина с обвислыми щеками и удивительно сильными руками. –Значит, так примерно: «Женька, Досюков Женька. Господи, за что? За что? Женька,за что?» Вот так и бормотал всю дорогу, пока не помер. Не довезли мы его.

– Так, может, бредил он? – предположилСтасов. – Вам не показалось?

– Нет, – вступила в разговор тоненькая фельдшерицас явными признаками раннего увядания на лице. – Милиционер ему и другиевопросы задавал, адрес спрашивал, имя его собственное, потерпевшего то есть,день какой, число, с кем был в ресторане. И он все ему сказал правильно.Милиционер-то, видно, грамотный был, тоже стал проверять, не бредит ли раненый.

При таком раскладе пытаться найти что-то особенное,разговаривая со швейцаром, двумя посторонними посетителями ресторана и знакомойКрасавчикова, было делом бесперспективным. Но Стасов в силу природнойдобросовестности их все-таки разыскал, потратив на это еще три вечера. И ничегонового не услышал.