Светлана говорила не торопясь, очень спокойно, в ее голосеНугзар не слышал ни волнения, ни возмущения, ни гнева. Он понял, что онатщательно подготовилась к разговору и произносит сейчас фразы, которые ужепроизнесла мысленно, и, может быть, не один раз.

– Прости, Светлана, – быстро встрял Бокучава впаузу, которую сделала женщина, прикуривая сигарету. – Я признаю, чтопоступил не подумав. Но мне и в голову не могло прийти, что этим я нанесу тебетакой ущерб, что из-за этого у тебя будет столько хлопот и неприятностей. Яготов искупить свою вину, только скажи, что я должен сделать. Хочешь, я возьмуна себя все судебные издержки, если твоя свекровь подаст на тебя в суд?

– Хочу.

Светлана выпустила дым и уставилась немигающими глазами втемные, похожие на маслины глаза Нугзара.

– Что еще я могу сделать, чтобы загладить своюоплошность?

– Ты должен дать мне слово, что в печати по поводуПараскевича и его жены не появится ни одной фразы, не согласованной со мной. Ниодному журналисту ты не будешь заказывать рекламные публикации, не поставивменя в известность. Более того, поскольку твоего слова мне недостаточно, яхочу, чтобы об этом был заключен письменный договор по всей форме. И если ты,Нугзар Бокучава, посмеешь его нарушить, я предъявлю тебе иск в судебномпорядке.

– За что? У нас свобода печати, – попыталсяотшутиться издатель, которому все-таки стало не по себе. Он понял, чтосовершенно не знает этой непредсказуемой женщины, не чувствует ее, а этоозначает, что прогнозировать ее поступки он пока не может. Да, справиться с нейбудет непросто. – Каждый журналист вправе писать на любую тему, и егонельзя заставить делать что-либо в угоду лично тебе.

– А я и не посягаю на свободу журналистов, – тонкоулыбнулась Светлана. – Я же буду иск предъявлять не им, а тебе, Нугзар. Занарушение условий соглашения. А может быть, и им, например, иск о защите честии достоинства, или о клевете, или об оскорблении. А в приватной беседе разъяснюим, что ты должен был их проинструктировать, поэтому виноват в их неприятностяхтолько ты один. Запомни, дорогой, в жизни Леонида и в моей жизни есть множествотого, о чем нельзя писать со слов посторонних людей без риска нарваться нанеприятность. Писать о нас можно только с моих слов. Ты понял, Нугзар? Только смоих. Тогда ты и твои приятели-журналисты могут быть гарантированы от ошибок.Если они попытаются насобирать развесистую клюкву на чужих болотах, а ты их неостановишь, что ж, пеняй на себя.

– Но ведь может так случиться, что какой-то журналист,которого я и знать не знаю, сам захочет написать о Параскевиче. Мало ли что онтам накoрябает, что же, мне и за него отвечать?! – возмутился Бокучава.

– Да ладно тебе, – внезапно рассмеяласьСветлана. – А то я не знаю, как все это делается. Какому независимомужурналисту может быть интересен автор женских романов? Депутат Думы, министр,президент, крупный банкир – это да, на этом можно сделать материал, послекоторого о тебе заговорят. Если повезет, еще и прославишься, как Поэгли. АПараскевич? Нет уж. Если про писателей и пишут, то только потому, что книгоиздателиза это платят, вкладывая деньги в рекламу. Поэтому без твоего ведома эти статьине появятся, так что не делай мне тут невинные глазки.

– Погоди, Светлана, – не сдавался он. – КнигиПараскевича издаю не только я. Новый роман выйдет через месяц у Павла, он жетоже может начать рекламную кампанию. И у Анечки, я знаю, еще несколько месяцевдействует общее право на переиздание двух книг, она тоже может предпринятькакие-то шаги, чтобы подогреть интерес читателя. Как быть с ними?

– Нугзар, ты ничего не понял, – досадливопоморщилась она. – За все надо платить, и за право печатать посмертныепроизведения великого Параскевича – тоже. Размер гонорара тут ни при чем, иАнна, и Паша, и все остальные заплатят мне столько же, сколько заплатил ты. Нотебе нужны и другие рукописи. И за то, что я принесу их тебе, а не им, ты идолжен заплатить. Вы все – одна шайка-лейка, хоть и считаетесь разнымииздательствами, и не думай, что это большой секрет. Вот и неси ответственностьза всех. Поговори с ними, напугай, убеди, купи – делай что хочешь. Но запомни:одно печатное слово во вред мне – и наши деловые отношения прекращаются ипереходят в область гражданского судопроизводства. Спасибо, Нугзар, обед былочень вкусным.

Она поднялась и пошла через весь зал к выходу, провожаемаявосхищенными взглядами мужчин. Нугзар Бокучава смотрел ей вслед, вяло дожевываяпересушенный ростбиф, и думал о том, что эту сучку надо зажать в ежовыхрукавицах, чтобы не выпендривалась. Конечно, характер у нее тяжелый, что иговорить, и не просто тяжелый – паскудный, но дело того стоит. Надо во что быто ни стало на ней жениться, тогда она будет до самой смерти творить своироманы, а он будет их издавать. Он станет эксклюзивным издателем этих книг. Аэто очень большие деньги. Очень.

* * *

Кабинет у следователя Ольшанского был небольшим, поэтому,когда вместе с Настей туда ввалился и широкоплечий Юра Коротков, сразу сталотесно. Константин Михайлович выглядел спокойным, но то и дело сквозь деловитыйтон прорывались напряжение и раздражение.

– В таком виде мы не можем отправлять дело всуд, – говорил он. – Чистосердечное признание – не аргумент, когдачеловека нельзя допросить. Особенно если этот человек производит впечатлениепсихически нездорового. Это первое. Второе – причина убийства, как ее излагаетИсиченко, тоже выглядит весьма экзотично. С ходу в это поверить невозможно.Поэтому нужно провести посмертную судебно-психиатрическую экспертизу какИсиченко, так и Параскевича. То, что сделала эта женщина, конечно, говорит о ееболезни. Но и то, о чем ее якобы попросил Параскевич, тоже не свидетельствует оего чересчур здоровой психике. Каждое слово в показаниях Исиченко нужнотщательно проверять. И третье. Речь идет о модном писателе. Мы не можем бытьуверены в том, что его убийство и ход расследования не заинтересуют широкуюобщественность. И не дай нам бог, если окажется, что журналисты знают большенас. Главным образом, представляющими интерес являются два обстоятельства:психическое здоровье самого Параскевича и вероятность организации им собственногоубийства, которое, по сути, является самоубийством, а также подлинное авторствоего романов. Эти два вопроса являются наиболее пригодными для скандальныхразоблачений и для желтой прессы, они наиболее соблазнительны для тех, ктожаждет клюквенной чернухи, и поэтому в этих вопросах мы с вами должныориентироваться лучше любого журналиста.

– Боже мой, Константин Михайлович, – всплеснуларуками Настя, – с каких это пор вы стали бояться журналистов и обращать наних внимание?! Вы же их в грош не ставите.

– Не ставлю, – подтвердил Ольшанский. – Но уменя есть начальники, причем в количестве, явно превышающем мою выносливость. Иони-то как раз очень серьезно относятся к прессе, особенно если журналистыпишут о том, что следствие чего-то не знает или на что-то не обратило внимания.Поэтому я выношу постановление о производстве филологической экспертизы, а вы,дорогие мои, хватайте ноги в руки и бегите искать все медицинские картыИсиченко и Параскевича, с рождения и до последних дней. Найдите мне людей из окруженияИсиченко, которые замечали странности в ее поведении. Найдите людей, с которымив течение последних двух-трех недель перед гибелью общался Параскевич, ивыясните у них, не был ли он необычно подавленным, не высказывал ли намеренийпрекратить бессмысленное существование и так далее. Сами знаете, что искать, немаленькие. Начнем собирать материал для посмертной экспертизы их психическогоздоровья. Как найдете карту – сразу же бегом ко мне за постановлением о выемке.Анастасия, я знаю, девушка серьезная и всего боится, а ты, Коротков, так иноровишь где-нибудь улику утащить без надлежащего оформления, а я потом головуломаю, как ее к делу пристегнуть, чтобы адвокат мне пальчиком не погрозил.