— Она водила машину?!

— Водила. Всегда. Она жила в Петергофе, там деду когда-тодали дачу, и она туда переехала после того, как он умер. Она даже на прошлойнеделе приезжала ко мне на машине. Только она умерла вовсе не из-за машины.

Кирилл даже представить себе не мог бабушку, которая водитмашину. Что же это за бабушка такая?!

— Она принимала ванну и уронила в воду фен. Короткоезамыкание, и… все. Несчастный случай.

Бабушка принимала ванну? Уронила фен?!

— Сколько ей лет, вашей бабушке? Двадцать восемь?

— Нет, — наконец-то она улыбнулась по-настоящему, открывровные белые зубы, — семьдесят три. А почему вы так удивились?

Он удивился, так как в его представление о жизни никак неукладывалось, что бабушка может водить машину и укладывать волосы феном. Бабушкадолжна солить огурцы, полоть малину, варить картошку и на ночь расчесыватьжидкие седые косы пластмассовой гребенкой.

Фен тут совсем ни при чем.

— Я до сих пор не могу осознать, что ее нет, понимаете? Мнекажется, что это невозможно. Почему ее нет? Я же на прошлой неделе с нейвстречалась, мы пили кофе на Невском, в «Идеальной чашке», болтали три часа. Яей рассказывала про Киру, и у нее было такое же лицо, как у вас на пляже. Я васпотому и заметила, что вы смотрели в точности как моя бабушка. — Она опятьулыбнулась. — Кира — это тот мой приятель. Вы его видели. Его зовут как вас —Кирилл. Только почему-то все называют его Кирой.

Кирилл Костромин с неуместной поспешностью схватился засигареты.

Господи, это еще откуда?! Это мерзкое, глупое, женское имя«Кира», которым его потчевали все детство и всю юность?! Он слышать его не мог.Он его ненавидел. И даже был уверен, что все его беды от этого дикого имени.

«Сегодня Кира дежурный по кухне!» — бодрым голосом объявлялаутром мать.

«Кира, почему по математике опять тройка?» — строгоспрашивал отец.

«А Кирка в лагерь не хочет! — наперебой кричали братья прямоему в лицо и валились от хохота на продавленный диван. — Кира — дура, Кира —дура!»

И эта «дура», гораздо более оскорбительная, чем «дурак», всюжизнь помнилась ему так, что от ненависти и безысходности сводило затылок.

— …попробуйте, Кирилл Андреевич. Это вкусно.

Оказывается, принесли еду. Салат лежал на сказочной красотытарелке хрусткой аппетитной горкой, и ничего этого не было — ни продавленногодивана, ни братьев, ни Киры-дуры.

Вокруг был Питер, лето, чистые скатерти, столовое серебро —другая жизнь. Сытая, привычная, удобно устроенная. Его собственная.

— Бросьте вы его к черту, — сказал он хрипло, — это жекретину ясно — ничего у вас с ним не выйдет. Ну зачем вы приехали на этот пляж?Компанию повеселить? Продемонстрировать собственную дурость? Всем нагляднопоказать, что «она любила его, а он любил родину»? Кира! Надо же такоепридумать!

Вилка звякнула о фарфор.

— Я, кажется, не просила у вас совета, — произнеслаАнастасия Сотникова отчетливо, — большое спасибо, что вы приняли моеприглашение, но это совершенно не означает, что вы можете говорить мне гадости.

— Да никакие это не гадости, — досадуя на себя, заявилКирилл, — все гадости вам уже сказали на пляже. Вернее, показали. А вообщеговоря, вы правы. Это не мое дело. Прошу прощения. Наверное, это у меня отбезделья. Я сегодня полдня не работал.

Она моментально уцепилась за спасательный круг и увеларазговор — выбралась на безопасное мелководье, за что Кирилл был ей благодарен.

— Кстати, что у вас за работа, Кирилл Андреевич? Вы ведьздесь в командировке?

— Работа как работа, ничего романтического.

— И все-таки?

— И все-таки совсем ничего романтического. У меня фирма.Называется «Строймастер». Это разное оборудование для строительства.

— Мне кажется, я слышала, — сказала Анастасия задумчиво, —вы филиал в Питере не открываете?

— Уже открыли. — Он улыбнулся. — Вчера. Вы не слышали, вы вгазете прочитали.

— Да. Точно. Это ведь большая фирма «Строймастер», — она какбудто удивилась, — по-моему, даже в «Новостях» показывали. Огромный складгде-то по дороге в Гатчину. Это ваш?

— Наш.

— Вы производите или только продаете?

На этом месте Кирилл Костромин засмеялся. Искренне и судовольствием.

Настя посмотрела внимательно — и вправду почти хохочет.

Такой надутый, важный, щекастенький — и хохочет?!

— Это вы о том, что производства стоят, а весь бизнесзанимается спекуляцией, уважаемая госпожа Сотникова? Там продал, здесь купил, аотечественный производитель в… — он чуть было не сказал «в заднице», новспомнил, что он большой бизнесмен, на ужине с незнакомой дамой, и воздержался,— в сложном положении?

— Ну конечно, — ответила она, недоумевая, что его такразвеселило, — в газетах только об этом и пишут.

— Мой вам совет, — сказал он, продолжая игру в «большогобизнесмена», — не читайте за завтраком большевистских газет. Вредно для душевногоздоровья.

— Но ведь это правда!

— Да кто вам сказал?! Или вы на каком-нибудь отечественномпроизводстве подвизаетесь?

— Нет, но…

— Вот именно, что нет. Нет никакого отечественногопроизводства и не было никогда.

— Как не было? СССР — одна шестая часть суши, индустриальнаядержава, еще в тридцатые годы…

— Я ничего не знаю про тридцатые годы. Зато провосьмидесятые помню хорошо. А вы не помните? Мелкий частик в томате итреугольные пакеты с молоком по два в одни руки? Пальтишки из шинельного сукна?Фарцовщики у магазина «Березка»? Продуктовые заказы по ветеранским карточкамваша блокадная бабушка не получала? Раз в полгода — на Девятое мая и на Седьмоеноября?

— При чем здесь это?

— При том, уважаемая госпожа Сотникова, что даже однойшестой части суши ни за каким хреном не нужны оборонные заводы по три в каждомгороде. А других у нас отродясь не бывало. Правда, у вас в Питере имелся заводрезиновых изделий «Треугольник». Но он и сейчас в большом почете, работаетсебе. Так что я никаких стенаний про российского производителя не понимаю. Я незнаю никаких российских производителей. «Красный Октябрь», что ли? Так онпроцветает. И остальные все, кто не танки делал или пулеметы, работаютпотихоньку и зарабатывают даже.