Кирилл дернул рукой, чтобы часы съехали на запястье. Онпросидел на этом пляже два с половиной часа — надо же! Когда в последний раз онвот так — ни на что — тратил драгоценное время?

Все-таки нужно найти ресторан и поесть, наконец. Или ничегоне выдумывать и вернуться в свой «Рэдиссон»? Там он еще ни разу не ужинал.

Он поднялся и стряхнул песок с безупречных светлых брюк.Солнце убралось за Петропавловскую крепость, и в небе сиял теперь толькоИсаакий, и набережная шумела машинами, и Дворцовый мост парил над Невой, ичайка, распластавшись над темной водой, высматривала добычу.

Кирилл любил Питер с тех самых пор, как в первый раз, лет ввосемнадцать, приехал сюда автостопом и болтался в толпе нестриженых хиппи вкафе «Сайгон» на углу Владимирского проспекта. Там его подцепило золотоволосоерастение женского пола, которое звали Луна. У Луны были длинные, почти белыеволосы, зеленые русалочьи глаза, вечная сигаретка в розовых губах сердечком,родинка на правом плече и совершенно определенное представление о том, какименно следует переделать жизнь, чтобы она стала простой и прекрасной. От родуЛуне было шестнадцать лет, и она ушла из дома в коммуну как раз для того, чтобыначать переделывать эту жизнь по-своему.

Тогда их представление о переустройстве мира заключалось вкурении марихуаны, пении странных песен, вплетении в лунные волосы разноцветныхшерстяных ниток, старательном — с высунутым от усердия языком — вырезании наджинсах удивительных фигур, полосочек, звездочек и кружочков, нанизывании бус ив бурном шестнадцатилетнем сексе на тощих матрасах, наваленных прямо на полужутких коммунальных квартир.

Потом за Луной явился папа в сопровождении милиции, иКириллу Костромину тогда чуть было не пришел конец.

Как это он выбрался из всего этого?

Самое странное, что нынешний «Рэдиссон», в котором Кириллостанавливался, привычно не замечая его богатого благолепия, как раз заменилсобой тот самый знаменитый «Сайгон», как нынешний Кирилл Костромин заменилтого, кто резал джинсы, заплетал косы и потел на древней вате бугристыхматрасов.

Он обулся на щекотной, ровно подстриженной траве и ещеобошел крепость, влез по шаткой лестничке на Трубецкой бастион, откудаоткрывалась «Невская панорама», как это именовалось на плакате над кассой.«Невская панорама» предлагалась за десять рублей. Детям и пенсионерам — скидка.

Все-таки турецкоподданный Остап Бендер-Бей был большоймолодец. Скольким ребятам он благородно указал путь отъема денежных средств врамках Уголовного кодекса! Ему бы не в Одессе памятник, а у каждой «Невскойпанорамы» по памятнику поставить, это было бы справедливо.

Кирилл спустился по другой лестничке и побрел к своей машинев толпе громогласных немецких туристов, которых неизвестно зачем принесло наночь глядя в Петропавловскую крепость.

Машина, оставленная на солнце, раскалилась, как забытый наплите чайник. До руля нельзя дотронуться, кресла исходили синтетическим жаром,и страшно было даже подумать, что придется опустить себя в огненную обивку —жерло вулкана.

Он запустил двигатель, включил кондиционер, оставив стеклооткрытым, а сам предусмотрительно остался снаружи — покурить.

И тут он снова ее увидел. Ту самую, что в очках, с портфелеми Аполлоном.

Она сидела в двух шагах от него, в старенькой «Хонде»,которая хрюкала, плевалась и не заводилась В машине она была одна, Аполлонапоблизости не наблюдалось. Очевидно, эту партию он выиграл и остался допиватьпиво на пляже с «ребятами» и макакой.

С каждым поворотом ключа «Хонда» хрюкала все слабее ислабее, а девица все крутила и крутила стартер, приближая безвременный конецсвоей машины.

Да и черт с ней. Не станет же он вмешиваться. Это совершенноне его дело. И девица ему не понравилась еще на пляже. Кирилл не любил, когдапозволяют вытирать о себя ноги, а она позволяла, да еще публично.

Он посмотрел на свою сигарету. От курева есть захотелось ещебольше.

— Девушка, — сказал он, рассматривая сигарету, — у васаккумулятор сел. Когда в последний раз вы выключали фары?

Она мрачно взглянула на него, дернула головой и сожесточением повернула ключ зажигания. «Хонда» прощально кашлянула и затихла.Было совершенно ясно, что навсегда.

— Ч-черт, — сморщившись, выговорила девица, — черт, черт,черт.

Кирилл докурил свою сигарету и бросил окурок в урну.

— Я ее теперь ни за что не заведу, — сказала девица,обращаясь к рулю своей страдалицы-машины, — она «автомат». Конечно, фары. Я ихвечно забываю. И сейчас забыла.

— Поздравляю вас.

— Спасибо, — неожиданно ответила она, выскочила и задралакапот. Некоторое время молча рассматривала мотор, а потом обратилась к Кириллу:

— У вас есть «крокодилы»?

Кириллу не хотелось с ней возиться. Конечно, у него были«крокодилы», но проще было сказать, что нет.

Однако сказать он ничего не успел.

— Пожалуйста, — попросила девица, моментально став смирной,— если можно, пожалуйста. У меня сегодня день такой. Ужасный.

— Ну да, — согласился Кирилл и пошел к своей машине.

Конечно, он не может просто так взять и уехать. Раз ужвообще с ней заговорил. Придется быть благородным до конца.

Он погрузился в кондиционированную прохладу салона и снаслаждением подышал, выгоняя из легких жару и сухость. Льняная рубаха липла кспине, и он с неудовольствием подумал, что даже не знает, нет ли на ней мокрыхразводов. Плохо выглядеть Кирилл Костромин не любил.

Он повернул ключ — мотор заурчал сыто и почти неслышно, —вырулил из-за «Хонды», встал во второй ряд и включил аварийную сигнализацию.Девица из-за задранного капота наблюдала за его перемещениями с настороженныминтересом.

— Я думала, что вы уезжаете, — сказала она, когда он вылез.

— Я раздумал в самый последний момент, — сообщил он и открылбагажник. В багажнике был идеальный порядок, чистота и красота, как в номере«Рэдиссона».

— Ничего себе, — протянула девица за его плечом. Он снеудовольствием оглянулся и чуть не задел носом ее очки.

— Как это у вас получается? — спросила она и поправила очки.— Я имею в виду порядок.

— Само собой как-то, — буркнул Кирилл и достал из кожаногомешочка сверкающие «крокодилы», — вы умеете их цеплять?

Девица посмотрела на «крокодилы» и перевела взгляд на него.Глаза у нее были зеленые и очень печальные, как у спаниеля, потерявшего хозяина.