— У вас странная точка зрения.

— У меня нормальная точка зрения. Пройдет время, появитсявсе, что нужно — ткацкие фабрики, пекарни, свечные заводики какие-нибудь. Их исейчас уже полно. Может, и до автомобилей дойдет.

— А у вас где производство?

— В Пензенской области, — сказал Кирилл, вдруг осознав, чтосовершенно неожиданно и не к месту распалился, — мы делаем щетки и кисти. Я жевам говорил, ничего романтического.

— Вы как будто оправдываетесь. — Настя посмотрела испытующе.Он собрался было возразить, но не стал.

Что это его так понесло? В высокие рассуждения опроизводстве ударился, да еще от романтики старательно отказывался, как будтозаранее ее предупреждал, что надежды на него в этом смысле нет никакой, хотяона вовсе не проявляла к нему интереса — смотрела в тарелку, ковыряла салат,печалилась о своей необыкновенной бабушке.

Этот ее Кира во всем виноват. С него все началось.

— Доедайте и поедем, — распорядился он, — одиннадцатый час.

— Да, — как будто спохватилась она, — неужели так поздно?

Доедать она не стала, и Кирилл, привычно расстроившись из-заброшенной еды, которую придется теперь выкинуть в помойку, попросил счет. Унего с детства было очень трепетное отношение к еде.

Когда она стала совать ему деньги, он опять развеселился.

— Я вполне платежеспособен, — сказал он, глядя на нее снасмешливым превосходством. — Кажется, мы уже установили, что с моимотечественным производством как раз все в порядке. Или вы член американскойлиги за равноправие женщин?

— Я не член лиги, — пробормотала она. Ему вполне удалось еесмутить. — Просто это я вас пригласила. Навязалась, можно сказать.

— Можно и так сказать, — согласился он, получая удовольствиеот ее смущения и своего превосходства, — только заплачу все же я.

Он был хорош — самоуверен, снисходителен, любезен изагадочен. Самому себе он нравился. Он как бы со стороны заслуженно гордилсясобой — вот каким ты стал, Кирилл Костромин, вот как ты всему научился. Какаятам «Кира-дура»!

Только немного странно было, с чего это он так старается —девица была совсем не в его вкусе.

Он шел за ней к машине, рассматривая ее полотняную прямуюспину и стянутые в короткий хвост неопределенно-темного цвета волосы, и думал,что, пожалуй, провел вечер совсем неплохо.

Напрасно он так думал.

Уехать им не удалось. Ее машина не заводилась. Не помогли нивсемогущие «крокодилы», ни длительное совместное рассматривание чахлого моторастарушки-«Хонды». Ковыряться в нем Кирилл не стал бы даже под угрозойрасстрела.

Хватит. Наковырялся в дикие дальнобойщицкие времена.

— Придется вам ее здесь оставить. — Ему до смерти хотелось всвой отель — выпить коньяку в лобби-баре, еще покурить в прохладе и покоеогромного холла, подняться в свой номер и лечь спать. — Завтра вызоветекакой-нибудь эвакуатор.

— Конечно, — согласилась Настя, и он понял, что онанепременно заплачет, как только он отвернется. Впрочем, это были не егопроблемы. — Конечно, так я и сделаю.

«Это не мои проблемы», — так говорил один его давнийначальник. У него Кирилл Костромин учился жить и работать — бороться иперегрызать чужие глотки. «Это не мои проблемы», — сказал он однажды Кириллу,когда тот не уследил за кем-то из водителей, и через две минуты КириллКостромин стал безработным.

— Ну, давайте я вас отвезу, — внезапно предложил он, сердясьна себя, — если уж в этом городе не существует такси!

— Нет-нет, — сказала Анастасия Сотникова и все-таки шмыгнуланосом. Глаза за стеклами очков у нее как будто увеличились и задрожали. —Спасибо вам большое, только везти меня никуда не надо! Я еду в Петергоф, вбабушкин дом. Это далеко, за городом, и вам совсем не по дороге. Я… доберуськак-нибудь. Спасибо вам большое, Кирилл Андреевич.

— В какой еще Петергоф! — сказал он злобно. — У вас же смашиной проблемы. Езжайте домой, не выдумывайте.

— Домой я не поеду, — ответила она твердо и зачем-то полезлав свой портфель. Она то и дело ныряла в него с головой, как в омут. — Спасибоза ужин, Кирилл Андреевич.

И выудила из портфеля носовой платок.

Рыдать собралась, понял Кирилл.

— Давайте я довезу вас до дому, — сказал он, нажимая наслово «дом», — конец света еще впереди. Это не конец света.

— Конец, — пробормотала она голосом придушенной мыши.Очевидно, ей стоило больших усилий держать себя в руках. — Домой я не могуехать. Там… Кира. Я не могу его видеть.

— Черт бы вас побрал.

Он сунул руки в карманы — хотя много лет отучал себя от этойпривычки — и еще постоял немного возле ее машины, погрузившейся в летаргическийсон, и своей, вполне благополучной. Деваться ему было некуда.

— Хорошо, — сказал он, покорившись, — я довезу вас до этоговашего Петергофа. Только без разговоров. Садитесь и поедем. Быстро.

— Не надо, что вы, Кирилл Андреевич!..

— Ну да. Вы должны были это сказать, а я должен былответить, что одну на улице я вас не брошу. Считайте, что я так и ответил.Поехали, госпожа Сотникова.

— Настя, — сказала она, шмыгая носом.

— Настя, — согласился он.

В Петергофе он никогда не был и представления не имел,далеко ли до него.

По вечернему городу ехалось легко. Девица — нет, Настя —молчала, только изредка говорила, где повернуть. Сидела она сгорбившись,стиснув коленями ладони с носовым платком.

— Не убивайтесь вы так, — сказал он, не выдержав, — ничегострашного. У вас что, машина в первый раз ломается?

— У меня в первый раз бабушка умерла. Мне… трудно этопережить. Да еще навалилось все сразу…

Весь жизненный опыт Кирилла Костромина свидетельствовал отом, что все плохое всегда наваливается сразу.

— Переживете, — сказал он неприязненно, — нужно уметьдержать удар.

— Ну да, — согласилась она безразлично, — конечно.

Конечно, подумал Кирилл, внезапно снова раздражаясь, как же!Какой еще удар, если она выросла в семье, где блокадная бабушка до последнегосвоего дня водила машину и «не слишком любила возиться с детьми»! Она, этаНастя, наверное, и слова-то такого не знает — «удар». Потому и с павианом поимени Кира возится — старательно ищет проблем и приключений ввиду их полногоотсутствия.