— Ну что, поехали? — спросил наконец Майкл, иНэнси кивнула. Тогда он передвинул на место камень и, взяв ее за руку, повелтуда, где они оставили велосипеды.

Два часа спустя они уже были в крошечной квартирке Нэнси наСпарк-стрит, неподалеку от университетского городка. Войдя в комнату, Майклсразу же направился к тахте, в который уже раз подумав о том, как ему нравитсяэто уютное гнездышко и как свободно и легко он чувствует себя здесь. Почти какдома…

Нет, лучше, чем дома. В гигантской квартире матери Майклчасто ощущал себя потерянным и никому не нужным. Здесь же на каждой вещи лежалтеплый отпечаток личности Нэнси: портьеры, мебель, картины на стенах, потертыймеховой коврик на полу — все, казалось, впитало в себя частичку ее души. Вквартире Нэнси было много цветов в вазах и просто комнатных растений в горшках,за которыми она ухаживала заботливо и внимательно, и взгляд Майкла невольноотдыхал на увитых цветущей традесканцией книжных полках, на белоснежноммаленьком столике, за которым они ели, и на блестящих никелированных шишечкахстаринной кровати, которая одобрительно крякала под ними каждый раз, когда онизанимались любовью.

— Мне очень нравится твой дом, Нэнси! — сказалМайкл, когда она вошла в комнату.

— Да, ты это уже говорил. — Нэнси огляделась посторонам, и на лицо ее легла легкая тень печали. — Мне он тоже нравится.Хотелось бы знать, что мы будем с ним делать, когда поженимся?

— Мы заберем все вещи в Нью-Йорк и найдем там для нихуютный маленький домик. — Майкл слегка приподнялся на локте, и взгляд егоупал на незавершенную работу Нэнси. — А это что? Что-то новенькое? Я этогоеще не видел…

Он смотрел на мольберт, на котором стояла новая картинаНэнси. Она была еще не закончена, но в ней уже проглядывали таинственнаянедосказанность и волшебство, отличавшие работы Нэнси. На холсте был изображенсельский пейзаж — безлюдные поля и перелески, но когда Майкл подошел ближе, тона дереве на переднем плане он разглядел мальчика, который сидел на ветке иболтал ногами.

— А его будет видно, когда ты нарисуешь листья? —спросил Майкл.

— Не знаю, наверное. Но даже если нет, все равно мы стобой будем знать, что он здесь. Тебе нравится?..

Майкл одобрительно кивнул, и глаза Нэнси заблестели. Онвсегда понимал ее работы как надо, а она очень дорожила его мнением.

— Мне очень нравится, — сказал он.

— Тогда эта картина будет моим свадебным подарком тебе.Только я должна сначала закончить ее…

— Ну, тут еще много работы. Кстати, о свадьбе… — Майклбросил взгляд на часы. Половина второго, а ему надо было быть в аэропорту вначале третьего. — Похоже, мне надо поторопиться.

— Ты… ты обязательно должен ехать, Майкл?

— Да. Нэн, ну не надо так расстраиваться — я вернусьчерез несколько часов. Я буду у Марион в четыре, в зависимости от того, будетли в Нью-Йорке пробка на шоссе или нет. Думаю, я успею на обратный «челнок»,так что к вечеру уже вернусь. Что скажешь?

— По-моему, все о'кей, — ответила Нэнси, но вид унее был встревоженный.

Отъезд Майкла продолжал беспокоить ее, и чем дальше — тембольше. И дело было вовсе не в том, что могла сказать ему Марион — просто Нэнсине хотелось, чтобы он уезжал, а почему — она и сама не знала.

— Надеюсь, все пройдет хорошо… — робко прибавила она.

— Конечно, родная, конечно.

Майкл старался говорить беспечно, но они оба знали, чтоМарион Хиллард всегда поступает так, как считает нужным, слушает только то, чтохочет слышать, и соглашается только с тем, что ее устраивает. Впрочем, онпродолжал надеяться, что так или иначе им удастся настоять на своем. Иноговыхода просто не было. Майкл не представлял себе жизни без Нэнси и готов былсражаться за нее до конца.

Он крепко обнял ее на прощание, потом повязал галстук и снялсо спинки стула легкий пиджак, который оставил здесь утром. Майкл знал, что,когда он прилетит в Нью-Йорк, там будет тепло, даже жарко, однако, несмотря наэто, он должен был появиться перед матерью в пиджаке и галстуке. Это быловажно: Марион признавала только деловой стиль и терпеть не могла вольности водежде. Людей, не соответствующих ее стандартам, она называла «никто». Увы, кэтим последним Марион относила и Нэнси.

Оба — и Майкл, и Нэнси — прекрасно знали, какой нелегкийразговор предстоит ему, поэтому поцеловались на прощание особенно крепко.

— Счастливо тебе, Майкл.

— Я люблю тебя, Нэнси.

Когда он ушел, Нэнси долго сидела в пустой гостиной, глядяна фотографию с ярмарки. Ретт и Скарлетт — бессмертные любовники в нелепыхфанерных платьях… Но их лица на фотографии выглядели бесконечно счастливыми, иНэнси спросила себя, сможет ли Марион понять их, знает ли она разницу междуглупостью и счастьем, умеет ли она отличить воображаемое от действительного.Вряд ли, подумалось ей почему-то.

Стол в обеденном зале блистал словно поверхность озера вштиль. Его безупречную гармонию нарушала только расстеленная на одном его концебежевая салфетка из ирландского льна, на которой стоял кофейный прибор изтончайшего китайского фарфора — голубая с золотом чашка, блюдце, тарелка спирожными и изящная молочница с изогнутым «губой» носиком. Рядом лежалсеребряный колокольчик и стоял начищенный до зеркального блеска кофейник.

Откинувшись на спинку стула, Марион Хиллард выдохнула вверхдым только что закуренной сигареты. Она чувствовала себя до крайности усталой.Воскресенья всегда утомляли ее гораздо больше, чем все остальные дни. ИногдаМарион казалось, что дома она работает гораздо больше, чем в конторе, и этобыло очень похоже на правду.

Воскресенья она, как правило, начинала с разбора своейличной корреспонденции. Потом Марион просматривала хозяйственные книги, которыевели повар и экономка, составляла списки мелких работ по дому, планироваланеобходимые приобретения для пополнения гардероба и утверждала меню на неделю.Это была скучная и утомительная работа, но Марион занималась ею уже напротяжении многих лет. Домашнее хозяйство входило в ее обязанности еще до того,как она занялась бизнесом. Когда умер муж Марион, ей самой пришлось возглавитькорпорацию, однако она продолжала посвящать домашним делам все воскресенья,проверяя и организуя работу слуг и воспитывая Майкла, когда няня бралавыходной.

Воспоминание об этом заставило Марион улыбнуться. Прикрывглаза, она подумала, как мало было у нее этих драгоценных часов, когда онамогла побыть с сыном. Увы, уже давно воскресенья Марион не напоминали собой те,давно прошедшие дни. Едва достигнув подросткового возраста, Майкл так и норовилисчезнуть из дома на весь уик-энд, и она оставалась одна…

Одинокая слеза задрожала на ее длинных ресницах, но Мариондаже не пошевелилась, словно боясь спугнуть воспоминания. Она ясно видела передсобой Майкла, каким он был восемнадцать лет назад. Тогда этот очаровательныйшестилетний мальчик целиком принадлежал ей, и Марион любила его всей душой. Онаготова была сделать для него все, что только было в ее силах, — и делала.Марион сумела сохранить для него империю Коттеров и Хиллардов, сумела передатьдело от поколения к поколению. Могущественная, жизнеспособная корпорация и былаее главным даром единственному сыну.