«Попович» медленно выпрямился. Вода, клокоча, уходила впортики. Геннадий сделал несколько шагов к корме и уцепился в стойку. Оноказался в середине судна, как бы в центре раскачивающейся доски. Здесь качкачувствовалась меньше. «Попович» зарывался носом, а корма быстро шла вверх,закрывая полнеба. Вот по всему корпусу прошла сильная дрожь — это обнажилсявинт.

«Позор, — думал о себе Геннадий. — Закричал, какзаяц, как первоклашка! Нет чтобы процедить сквозь зубы: «Не кажется ли вам,товарищи, что танкеру справа угрожает опасность?…»

Метрах в десяти к носу от Геннадия распахнулась дверькамбуза, и два чумазых артельщика выволокли на палубу огромный котел совчерашним борщом Нельзя сказать, что во время шторма экипаж «Алеши Поповича»отличался повышенным аппетитом. Артельщики, поднатужившись, подняли котел ивывалили его дивное содержимое за борт.

Вслед за этим произошло странное событие. Борщ, наваристыйянтарно-багрово-зеленоватый борщ, не ухнул, как ему полагалось, в пучину, а всилу каких-то необъяснимых аэродинамических вихревых причин повис на несколькомгновений в воздухе. Больше того, он уплотнился и висел теперь перед Геннадиемгромадным переливающимся шаром с жировой бородой Янтарные капли уже долетели долица юного лаборанта.

«Вот борщ, — медленно подумал Геннадий. — Вотвчерашний борщ, и он висит. Ой, нет — он движется! Он, он движется прямо наменя! Ой!»

Борщ, повисев в воздухе несколько мгновений, ринулся наГеннадия. Вскрикнув от ужаса, мальчик бросился наутек к корме. Артельщики,разинув рты, наблюдали эту невероятную сцену. Геннадий со скоростью спринтерабежал к корме Борщ настигал его со скоростью мотоцикла.

Гена уже чувствовал за своей спиной нехорошее дыхание борща.Собрав все силы, он сделал рывок, вырвался из-под навеса, вильнул влево испрятался за спасательной шлюпкой, уцепившись за леера. Борщ, вылетев из-поднавеса, взмыл вверх. Спустя минуту Гена, вообразив, что опасность миновала,выполз из-за шлюпки. Борщ, однако, не улетал. Снова найдя мертвую точку средибезумных воздушных струй, он висел теперь прямо над незадачливым лаборантом.Потрясенный и загипнотизированный, Гена уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой.Несколько мгновений спустя борщ, обессилев, рухнул ему на голову.

А теперь, дорогой читатель, попробуй поставить себя на местомоего героя. Вообрази себя потомком великого путешественника, человека широкихпередовых взглядов; вообрази себя лучшим питомцем «Клуба юных моряков»,Победителем Таля, другом капитана Рикошетникова; вообрази, что ты совершаешьпервое в своей жизни морское путешествие к архипелагу фамильной славы ипредставь себя сидящим на палубе в центре огромного, жирного, хлюпающего борща;представь себя с короной из прокисшей свеклы на голове, с омерзительнойкапустной бородой, с карманами, полными говядины и картофеля. Мне бы хотелось,чтобы ты, читатель, содрогнулся от ужаса, а затем по достоинству оценилмужество и силу духа моего юного героя.

Геннадий не заплакал, не бросился к борту топиться. Встав изборща, он подошел вплотную к потрясенным артельщикам и процедил сквозь зубы:

— Забыть раз и навсегда! Ничего не было. Понятно?Артельщики, дрожа, смотрели на героического мальчика.

— Об чем разговор, Гена, — наконец пробормоталодин из них.

— Может быть, вам смешно? — звенящим голосомспросил Геннадий.

— Чего же туг смешного, Генок? — проговорилвторой. — Плакать хочется.

Он действительно всхлипывал. Такого зрелища, погонивчерашнего борща за живым человеком, он не видел никогда раньше и не увиделпозже до сего дня.

Геннадий резко повернулся и стал спускаться по трапу.

Сосед Геннадия по каюте, плотник высшего разряда ВолодяТелескопов, как и большинство обитателей «Алеши Поповича», летал в это время насвоей койке вверх-вниз, влево-вправо, читал «Сборник гималайских сказок»,хохотал и покрикивал:

— Вот дает! Вот дает!

Неизвестно, к чему относилось это выразительное восклицание— к шторму ли или к гималайскому фольклору.

— Эге, Генка, поздравляю! — приветствовал онвошедшего в каюту Геннадия. — Я вижу, тебя борщ догнал!

— Ха-ха-ха! — нервным мужественным хохотомрасхохотался мальчик. — Представьте себе, Владимир, вы близки к истине.

— Это что! У нас как-то раз в Чугуевском карьере МарикаИбатуллина суп с клецками догнал, — оживленно заговорил Телескопов. —А самый, Генаша, уз-жаст-ный случай был в Клайпеде, когда Мишку Офштейна лапшанакрыла.

— Значит, это не первый случай в мировойпрактике? — ободрившись, спросил Геннадий.

— Отнюдь не первый! — закричал Телескопов. Он наминуту задумался, а потом уверенно сказал: — Третий случай.

Измученный мальчик погрузился в глубокий сон. Он спал многочасов подряд и не видел, как опустились сумерки, как «Попович» вошел вСуранамский пролив, как утих шторм и как утром открылся залитый солнцем, мерновздыхающий и словно подернутый тонкой пластиковой пленкой Тихий океан. Не виделон и маленьких японских шхун, с которых рыбаки в ярких куртках тянули невидимыелески. Они были похожи на фокусников или волшебников, эти рыбаки, и казалось,что серебристые извивающиеся рыбины выскакивают из воды прямо к ним на палубу,подчиняясь их резким таинственным пассам. Геннадий, к сожалению, этих рыбаковне видел, как не видел и множества встречных судов и чудовищной громадиныамериканского авианосца «Форре-стол», что не солоно хлебавши ковылял домой отберегов Вьетнама.

Проснулся Геннадий только под вечер, когда по судовойтрансляции раздался металлический голос:

— Внимание! Наше судно находится при подходе какватории Иокогамского порта. Палубной команде занять места по швартовомурасписанию. Повторяю…

Багровый закатный туман висел над Иокогамой, а над этимтуманом в высоком прозрачном небе четко вырисовывалась верхушка священной горыФудзи.

— Добрый знак, — прогудел боцманПолуарканов. — Етта штука, Фудзи, етта окаянная, раз в год по обещаниюпоказывается морскому человеку.