— Это сложная проблема, Гена, очень сложная, —задумчиво говорил Верестищев, — Всегда ли смел тот, кто нападает первым?

Препарируя моллюсков и глубоководных рыб, ученый и лаборантчасто вели содержательные беседы, которые иной раз соскальзывали к философскойплоскости.

— Вы знаете, Гена, — сказал как-тоВерестищев, — как индонезийские рыбаки мстят акулам, когда от их зубовпогибает человек? Они вылавливают хищника, разжимают ему челюсти, засовываютему в желудок живого морского ежа и выпускают в море. Акула обречена на долгиенестерпимые муки.

— Б-р-р… — содрогнулся Геннадий. — Все-такиэто слишком жестоко по отношению к бессмысленной твари…

— Акулы кажутся этим рыбакам не животными, а враждебнымплеменем.

— Тем более это жестоко! — воскликнулГеннадий. — Рубанули бы гадину — и дело с концом!

— Это очень сложная этическая проблема, — задумчивосказал Верестищев. — Вы мыслите, Геннадий, не по возрасту серьезно.Давайте-ка займемся чем-нибудь попроще. Вот перед нами медуза…

Они погрузились пинцетами в довольно-таки неаппетитное желераспластанной медузы.

— Знаете ли вы, Гена, что акустический аппарат медузыугадывает приближение шторма больше чем за сутки? — спросил Верестищев.

— А нельзя ли сделать такой прибор, как этот аппарат умедузы-полюбопытствовал Гена.

— Вы меня поражаете, Геннадий- воскликнулВерестищев. — Как раз над этой проблемой работает один отдел в нашеминституте. Вам надо быть ученым, мой мальчик!

Однажды, проснувшись, Геннадий очень удивился, не увидев напалубе расчерченного жалюзи солнечного коврика Тусклый серый свет еле-елеосвещал каюту. Иллюминатор, казалось, был задраен брезентом.

— Привет, Генок, — сказал Телескопов. — Тебяс туманом, а меня с халтуркой.

Он сидел на своей койке и плотничал, плотничал тихо исокровенно, как в детстве.

— Доктору клетку сочиняю, — объяснил он. —Всю дорогу доктор не отвечал взаимопониманием, а сейчас клеточку заказал.Удача: кенара он ночью поймал, доктор наш золотой.

— Как так — кенара? — поразился Гена.

— Ну, может, не кенара, так попку, а может, еще какогочерта, — сказал, посвистывая, Телескопов.

— Но ведь кенар или попугай — это береговые птицы!

— Да, видать, к Эмпиреям замечательным подгребаем.

Геннадий вышел на палубу. Видимость была не большеполукабельтова. «Алеша Попович» двигался самым малым, каждые две минуты сигналятуманным горном. Трое парней готовили к спуску за борт двухсотлитровыйбатометр. Геннадий поднялся на ходовой мостик и здесь, возле двери радиорубки,встретил судового кота Пушу Шуткина. Кот сидел на задних лапах, недобрымижелтыми глазами смотрел на мальчика.

Кот этот записался в судовую роль «Алеши Поповича» в итальянскомпорту Бари, но никто бы не смог поручиться, что он был родом именно оттуда.

Вот уже четыре года Пуша Шуткин плавал на «Алеше Поповиче»,сходил на берег в каждом порту, устраивал там свои дела, но неизменновозвращался, завидев на мачте флаг «Синий Петр»- сигнал «Всем на борт!».

Шуткин пользовался у экипажа и ученых заслуженнымавторитетом. Это был солидный боевой, покрытый шрамами кот, исполненныйдостоинства и благосклонности к двуногим друзьям. И только лишь к ГеннадиюШуткин отнесся с каким-то пренебрежением: высокомерно выгибал спину, трубойподнимал хвост, презрительно фыркал, старался по мере сил досадить юномуморяку. Вспомним хотя бы историю с борщом.

Нельзя сказать, что Геннадия это не задевало. «Уж не видитли он во мне соперника», — иногда думал мальчик, и от этой мысли емустановилось не по себе.

Сейчас, встретив кота, Геннадий решил раз и навсегдавыяснить с ним отношения.

— Простите, Шуткин, но мне кажется, что вы относитесько мне с каким-то предубеждением, — сказал он. — Почему? Разве неполучали вы от меня колбасу, селедку, конфеты? Разве не отдал я вам чуть ли неполовину праздничного блюда бешбармак, которым нас побаловал старший кокЕсеналиев?

Кот выгнул спину, поднял хвост трубой и пошел прочь, новдруг, словно передумав, повернулся к Геннадию, встал на задние лапы и сгоречью запел:

В любом порту живет нахал,

Которому эа дело

Маэстро Шуткин раздирал

Полморды и полтела.

В Бордо бесхвостый обормот

Оклеветал нас жутко,

Сказав, что благородный кот

Всего лишь раб желудка

Но моряки — прямой народ

В душе моей открытой

Они считают. Шуткин-кот

Не любит паразитов.

Не так важна коту еда,

Пусть даже голод гложет,

Мужская дружба мне всегда

Значительно дороже

А вы, Геннадий-новичок,

Поверив гнусным слухам,

Не удосужились разок

Пощекотать за ухом.

Я презираю бешбармак

И жирную селедку,

Зато ценю как дружбы знак

Заушную щекотку

— Так вот, в чем дело! — воскликнулГеннадий, — Приношу вам свои глубочайшие извинения! Разрешите мненемедленно протянуть вам руку дружбы!

Кот, не скрывая удовольствия, выгнул шею, и Геннадий втечение пяти минут щекотал его за ухом.

— Мерси, — сказал наконец кот. — Я совершенноудовлетворен и в знак благодарности дарю вам свою любимую песню, которуюдовелось слышать только моим истинным друзьям и подругам.

Вспрыгнув на кнехт и взявшись правой передней лапой за леер,кот закрыл глаза и запел чудную песню:

Иные любят гладь да тишь,

Подушки, одеяла

Предпочитаю гребни крыш,

Сырую мглу подвалов.

Мурлан мурлычет день-деньской,

Хозяйке лижет локти,

А я за дымовой трубой

Натачиваю когти.

Но для друзей моя душа —

Всегда одна красивость,

Ведь дружба так же хороша,

Как честь и справедливость

Курлы мурлы олеонон,

Фурчалло бракателло,

Дирлон кафнутто и ниссон,