Я говорила и понимала сама, что звучит неубедительно, но отстраха, как назло, в голову лезла одна глупость. И ведь не было же у нас ничегос этим чёртовым Фрысиком, может с кем и было, но только не с ним. И надо жемне, невинной, так вляпаться. Евгений разошёлся не на шутку. Таким я не виделаего никогда. И что он привязался-то к этому несчастному Фрысику?! Можноподумать я большего повода ему не давала! Нет, Фрысик его только и злит!

Так всегда: когда врёшь — тебе верят, а стоит раз в жизниправду сказать, и тут же уличат во лжи. Вот хоть бери и только ври всю жизнь.Сами меня на это толкают.

— Женечка, — пятясь к стене, пролепетала я, — я говорю тебетолько правду…

Я уже влипла в эту стену вместе со стулом, на котором сижу.

— Женечка, абсолютную правду…

В этой бедной стене уже отпечаток, наверное, на всю жизньостанется. В знак памяти об этом безтормозном ревнивце.

— Ты должен мне верить, Женечка.

— Чем докажешь? — рявкнул он.

«Господи! Чем же я докажу? Фрысик-то мёртв уже! А его женыпотопить меня всегда будут рады. Особенно Татьяна. Она Женьку уже зайчикомназывает.»

— Ну, хочешь, я тебе поклянусь. Чем хочешь поклянусь.

Он задумался.

Я поняла, что на правильно пути и с энтузиазмом продолжила:

— Ты же знаешь, какая я суеверная. Очень суеверная. Я, вон,и к пророчице уже ходила. Я очень суеверная, клятву никогда не нарушу. Япоклянусь тебе, чем угодно. Всем, чем скажешь. Могу даже самым дорогим длясебя, самым святым.

На лице его появилось такое милое недоумение, вытеснившееэту ужасную, обезображивающую его ярость.

— Чем же?

«Господи! Да что же у меня святое-то? Быстро-быстро, пока онне передумал! Да что же у меня самое дорогое-то? Черт, с перепугу все забыла!»

— Красотой своей, Женечка, поклянусь. Своей красотойнеобыкновенной. Вот если вру, то пускай в тот же миг стану уродиной.

Евгений воззрился на мой незаживающий «фарш», на пожелтевшиефингалы — конечно, все это не красит, согласна, но что же мне было делать?

— Ты, я думаю, этим уже кому-то поклялась, — предположил он.

— Ну чем же мне тогда поклясться-то тебе? — уже раздражаясь,спросила я. — Вот клянусь тебе, чем хочешь, не было у нас ничего с этим Фры…Тьфу! С Прокопычем этим!

Заметив моё крайне нервное состояние, Евгений, как обычно,смягчился.

— Ты вот что, Соня, поклянись мне…

Но взять с меня клятву он не успел. Раздался звонок в дверь.Нервы наши были так напряжены, что я взвизгнула, а Евгений вздрогнул.

— Сиди здесь, — приказал он и пошёл открывать.

Я затаилась, прислушиваясь к тому, что происходит вприхожей. На всякий случай я взяла в руки кухонный топорик.

— Ай, ты ж, божечки ж! Ай, да как же ж мы засралися-то! —услышала я плаксивый голос бабы Раи и грязно про себя выругалась.

Вот зря поленилась и не навела порядок, теперь меня всюжизнь этим корить будут. Но кто же знал, что она так рано припрётся?

Эх, все беды на мою голову! То травят, то баба Рая приехала!

— А мама? Мама где? — услышала я нетерпеливый голосок сына итут же прослезилась.

— Мой ты хороший! Где он мой, маленький?! — радостно закричалая.

— Я уже не маленький! — возмутился из прихожей Санька.

Сердце моё зашлось от нежности и любви. Я выбежала из кухни.Санька уже мчался мне навстречу. Я бросилась к нему, он ко мне, Евгений к бабеРае, баба Рая к чемоданам…

И началось вавилонское столпотворение. Все говорили хором,никто никого не слушал, но радость лилась рекой.

— Мама! Мама!

— Сынок! Сынок!

— Вот же ж как же ж это ж можно же так засратися-то я васспрошу? Это ж всего ж-то ж за один-то ж месяц, дорогие ж вы ж мои!

— Почему так рано? Баба Рая, я бы сам вас встретил и домойпривёз!

— Молчи ж уже ж, что б ты б там привёз…

— Сыночка, как ты вырос и похудел…

— Мама, мама, я наловил тебе бабочек, насобирал ракушек икамушков красивых. Посмотришь?

— Он же ж, герой он наш, насобирал, а я ж это ж все жтащила, на горбу ж своём, килограммы ж эти.

— А папа сделал мне шведскую стенку? — последний Санькинвопрос прозвучал настоящим выстрелом.

Шведскую стенку!!!

Папа, то есть Евгений, побледнел и привалился к нашей, сободранными обоями.

— Я тебе завтра сделаю, сынок, — начал мямлить он и, вдругхлопнув себя по голове, закричал: — Баба Рая! Что вы делаете?!

— Дак распуковываю ж чумаданы, — степенно пояснила баба Рая.

— Запаковывайте обратно. Мы едем на вокзал!

— Как — на вокзал? — хватаясь за сердце и прижимая к себесына, закричала я.

— Почему на вокзал? — зарываясь в меня, заплакал Санька,забыв, что он уже не маленький.

— Опять жа ж что ли ж на вокзал? — расстроилась баба Рая. —А я ж такси уже отпустила ж.

— Почему вы не дали телеграмму? — рассердился Евгений. — Ябы вас встретил.

Баба Рая обиженно поджала губы и шарманку свою завелаголосом на удивление заунывным:

— Дак мы ж сидели ж там, в вашем море, сидели ж, да исоскучились. «Поехали Санька до хаты,» — сказала я. Мы и поехали. Все,молодёжь, я к сестрице своей на недельку хочу, в деревню, молочка, медика. Да иот Саньки, буяна этого отдохну. Ой, надоел жа ж мне! Главно, на море ужепобывала, у черта на куличиках, а к родной сестре, что у меня под носом вдеревне, добраться никак не могу. Шестьдесят вёрст от Москвы. Не-е, молодёжь,Саньку свово берите, и поехала я. Или не положен мне отпуск?

— Положен, очень положен, — заверил Евгений. — Я дажеотпускные вам выплачу вперёд, только и Саньку с собой в деревню возьмите, —сказал он, лихорадочно шаря по карманам. — Я и отвезу туда вас сам. Прямо ксестрице и прокачу с ветерком под самый её домик.

Баба Рая задумалась, не слишком возражая против такойперспективы. Смущал её только Санька. Ей явно хотелось прокатиться одной.

Я мигом все поняла и Евгения поддержала:

— Там утки, уточки, сынок, и во-от такие медведи! Ты жехотел на ведмедиков поглядеть? — спросила я, почему-то подражая бабе Рае.