— Да то, что Зинка подсунула тебе домработницу, котораядолжна была убить тебя и твоего кота, а для отвода глаз почистить ваш сейф.Уверяю, это она сделала с громадным удовольствием.

— Не сомневаюсь, — согласилась Тамарка. — Это единственноеиз сказанного тобой похоже на правду. Все остальное ерунда. Мама, ты только необижайся, я с удовольствием читаю твои книги, но то, что ты сейчас говоришь, нив какие ворота не лезет. Зинка не такая дура, чтобы своими руками подсовыватьмне домработницу, собирающуюся убить меня посредством моего кота. Мама! —неожиданно взвилась Тамарка. — Тьфу! Это даже произносить противно!

— Что?

— Да то, что ты нагородила. Тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу! Стыдкакой! И я ещё это слушаю. Знали бы мои партнёры, руки бы мне не подали. Стобой, Мама, легко угодить в сумасшедший дом.

О, как она оказалась права! Для некоторых именно так этаистория и закончилась.

— Ну, как хочешь, — обиделась я. — Не делай прививки. И тебеи коту будет хуже. Что я в самом деле для таких неблагодарных стараюсь?

Я обиделась на весь белый свет. Так всегда: самоеневероятное люди с радостью за правду принимают, а очевидного не хотятзамечать.

В этом их беда.

А моя беда в том, что я слишком умна и добра, что безмернаяпроницательность, помноженная на ум, талант, на мои уникальные аналитическиеспособности…

Да, что-то я слишком. Скромности иногда не хватает,согласна…

Но как же помнить о скромности при моем-то уме, таланте,проницательности, красоте…

Да. Красота-то здесь причём?

Ну, ладно, дело не в этом.

В общем, обиделась я на Тамарку. Когда делаешь какое-тодело, всегда хочется признания успехов, а тут такое пренебрежение.

«Ну и пусть живут как хотят, — подумала я. — Пускай их всехтам хоть передавят, перетравят и перережут — и пальцем не шевельну. Что мне,заняться нечем? Вот баба Рая с Санькой не сегодня завтра вернуться, а у Санькивсе ещё нет шведской стенки…

Черт! Стенку же должен делать Евгений, а у Саньки уже иЕвгения нет, так я постаралась. А все виноваты они, эти жены, во главе сТамаркой! Я, можно сказать, усердствовала, не жалея живота своего, семьёйрисковала и что же? Тамарка со своим Даней-уродом осталась, а я одна. И радичего? Ради того, чтобы этих дурочек не поубивали? Господи, да общество мне ещёи порицание вынесет за то, что я их спасла. Нет, я убийце помогать не буду,конечно, но и мешать не стоит.»

В общем, я решила не вмешиваться, а зажить своей жизнью. Ялегла на диван и несколько дней с неослабевающим интересом читала подряд всесвои книжки. Перерывы делала лишь на обед и короткий сон…

Кстати, очень быстро выяснилось, что книжек я написалакатастрофически мало. Перечитала их за четыре дня. И что теперь прикажетеделать? Куда убить время? Не читать же чужие!

Я прошлась по квартире, не зная куда применить себя. Лишьтогда я заметила какой в моем доме беспорядок. Чуть больше месяца отсутствовалабаба Рая, но складывалось впечатление, что здесь уже нарос приличный культурныйслой, скоро раскопки можно будет делать. И это при том, что главного сорильщика— моего сына Саньку — баба Рая увезла с собой.

Я представила, сколько радости получит баба Рая, какимценным человеком почувствует себя и присущая мне вредность взбунтовалась.

«Не бывать этому!» — воскликнула я и схватилась за ведро итряпку.

В моей жизни обычно на пути таких похвальных намеренийвсегда вырастают непреодолимые препятствия. Выросли они и на этот раз. ПозвонилЕвгений.

— Ты куда пропал? — удивилась я, тут же вспомнив, что обычноон всегда был рядом.

— Только не подумай, что собираюсь мириться, — начал длиннойпреамбулой Евгений, — Тамарка права, ты несносна…

— Если уж берёшься цитировать Тамарку, — грубо оборвала егоя, — так делай это хотя бы правильно. Она говорит, что я невозможная.

— Ты и несносная, и невозможная, — разозлился Евгений, — ночерез несколько дней приезжает Санька, а я обещал ему шведскую стенку. Я немогу его обмануть, у него и без того горе.

Мне стало дурно.

— Боже, что за горе? — страшно испугавшись, закричала я.

— А разве иметь такую беспутную мать, это не горе? Я сужасом думаю, что с этим мальчиком будет, если я от тебя уйду.

— А ты разве ещё не ушёл? — заволновалась я.

Евгений вдруг сделался чрезвычайно рассудителен и заговорилбуквально по-мужски.

— Понимаю, что ты мечтаешь отделаться от меня, — спокойносказал он, — но не выйдет. Я не брошу пацана на произвол судьбы. Оставить его стобой, это то же, что отдать ребёнка на воспитание шайке шимпанзе. Завтра тывляпаешься в новую историю, а потом в другую и так до бесконечности, авоспитание вещь тонкая и требует каждодневного вложения себя в другогочеловека.

Я пришла в восхищение.

— Что ты сказал? Повтори. Только медленно, и, желательно, послогам.

Рассудительность мигом покинула Евгения, и он закричал:

— Иди ты к черту! Ты когда-нибудь будешь серьёзной?

— Более чем сейчас — никогда, — заверила я. — Ты сам непонял, что сказал. Это же вещь! Это уже, как говорят итальянцы, мотто —остроумное изречение. Понимаешь? А ведь до общения со мной ты был, прости, примитивен.До общения со мной тебе и в голову не пришло бы сказать такое.

— Да что я сказал-то? — уже заинтересовался Евгений.

— Ты сказал, что воспитание — это каждодневное вкладываниесебя в другого человека.

— Хм, — почему-то смутился Евгений. — Это я такое сказал?Звучит двусмысленно. Действительно, до общения с тобой мне и в голову не пришлабы такая пошлость. Таким воспитанием все мужики занимаются и с жёнами и сдругими бабами, я только думал, что это называется по-другому.

Может он изрёк что-то слишком тонкое, но я не поняла ипостеснялась спрашивать, дабы не прослыть бестолковой. Вместо этого я сказала:

— Если ты собираешься приехать, то знай: я делаю в квартиреуборку.

— Это зря, — не одобрил Евгений, — еду же делать Санькешведскую стенку, а следовательно собираюсь пилить и строгать.

Не могу сказать, что это меня огорчило. Я охотно рассталасьс тряпкой и ведром и тут же позвонила Полине. Я, конечно, дала себе клятву нелезть в их дела, но надо же было узнать живы ли они.

— Я жива, — сообщила Полина, — но лишь потому, что домасижу.