– Ванечка, – защебетала Вера, – ты любишьмакароны с соусом болонез?

– Ну… не слишком.

– А что предпочитаешь?

– Мясо, отбивные котлеты или кусок вырезки, –честно ответил я, – впрочем, на гарнир макароны сойдут.

– Ой, здорово! Уже едешь ко мне?

– Пока нет.

– А почему?

– Работа!

И снова из сотового брызнули фонтаном короткое: ту-ту-ту.

Я воткнул в ухо «хэндс-фри» и приготовился к новым звонкам.Чутье не подвело меня, пока я добирался до Николетты, бедный аппарат успелпочти расплавиться от тяжелой работы. Лиза и Вера трезвонили попеременно, обеихдам отличала редкостная настойчивость, если не сказать настырность. Перваябезостановочно злилась, восклицая:

– Ты хоть понимаешь, в какие ужасающие, нищенскиеусловия загнал меня?

А вторая сюсюкала:

– Ваняша, перец переносишь? Любишь петрушку?

Поскольку звонки раздавались постоянно, я устал и началпросто отвечать обеим:

– Да, конечно, ты права.

В конце концов Вера воскликнула:

– Ваня! Что значит «ты права»? Я интересуюсь твоимотношением к яблочному пирогу!

– Замечательно, – воскликнул я, потряс головой,услыхал снова мелодичный голосок и быстро добавил: – Это как раз то, чего яхотел!

– Ну ты и хам! – взвизгнула Лиза. – Первыйраз с подобным сталкиваюсь! Говорю: иначе уйду от тебя, а ты в ответ: «Это то,чего я хотел!»

– Извини, – промямлил я, – решил, что речьидет о яблочном пироге, который ты собралась приготовить.

– Я?! Яблочный пирог!!! С ума сошел! Решил превратитьжену в кухарку? – взвизгнула Лизавета.

У меня заломило виски, я помимо воли отключил телефон.Ей-богу, человек, придумавший сие благо цивилизации, погорячился, без мобильнойсвязи моя жизнь была бы намного спокойней. И вообще, каким образом мои приятелиухитряются заводить при живой жене любовниц? Ну зачем им этот геморрой, а? Этоже постоянный стресс, следует помнить, что сказал одной, что наврал другой,держать в уме всякие мелочи типа их гастрономических пристрастий. Ведь невсякую законную супругу, больную, допустим, диабетом, обрадует принесенныйдомой торт, даже если муж вручит его с нежными поцелуями, с другой стороны, любовница,совершенно здоровая девица, придет в негодование, получив конфеты на ксилите. Ичто делать бедному парню? Честно заявить: «Простите, бабы, запутался в вас, воти вышла незадача, в следующий раз буду аккуратным и вручу каждой свое».

Интересно, кто-нибудь из мужиков способен на подобнуюоткровенность? И какого размера мокрое пятно останется от храброго парнишки?

Тяжело вздыхая, я доехал до некогда родного дома и позвонилв домофон. Судя по тому, что никто не спросил: «Кто там?», Ивану Павловичусобираются оказать горячий прием.

Но, как выяснилось чуть позже, мне и в голову не моглоприйти, что ждет несчастного господина Подушкина.

Дверь открыла… Кока. Увидав ее худую, облаченную в твидовыйкостюм фигуру, я безмерно удивился:

– Что случилось?

Кока прищурилась, но ничего не ответила. Я началрасстегивать дубленку, чувствуя, как меня охватывает тревога. Сейчас десятьутра, заклятая маменькина подружка никогда не вылезает из кровати раньше двухчасов дня, что в общем-то понятно – Кока отчаянная тусовщица и, несмотря насвой преклонный возраст, обожает веселиться до того момента, когда на улицыгорода выезжают первые трамваи.

– Так что стряслось? – попытался я еще разпрояснить ситуацию.

По-прежнему молча Кока жестом древнегреческой богини указалана плотно закрытую дверь гостиной, я толкнул створку, ступил на темно-красныйковер, тканный руками трудолюбивых женщин Востока, и попятился. Картина,развернувшаяся перед глазами, выглядела воистину впечатляюще.

У окна в глубоком кресле сидела одетая в пронзительно-розовыйкостюм маменька. Шею Николетты украшало бриллиантовое колье, купленное моимотцом еще при советской власти. Руки, отягощенные перстнями и золотымибраслетами, Николетта сложила на том месте, где у нормальных женщин бываетживот, голова с безупречной укладкой задрана вверх, в ушах покачиваются крупныесерьги, губы маменьки сжаты в нитку, в глазах полыхает огонь. Именно так,наверное, выглядел индейский вождь, ступавший на тропу войны: боевая раскраска,самые красивые перья с амулетами и огромное желание растоптать врага.

Мое сердце екнуло, я переместил взгляд на диван и чуть неперекрестился. Чур меня, чур, Николетта сыграла полный сбор.

На кожаных подушках, словно вороны на проводах, восседалиЗюка, Люка, Мака и Мисюсь, все в черном, при бриллиантах, изумрудах, сапфирах,рубинах и жемчугах. В воздухе витал удушливый запах французской парфюмерии.

Я невольно сделал глубокий вдох и ощутил в «букете» дамскихзапахов явную нотку можжевельника – откуда-то веяло дорогим мужским одеколоном.Стараясь не поворачивать головы, я, елико возможно, скосил глаза вправо иокончательно испугался. В самом дальнем углу гостиной, около колченогогокомодика, который Николетта выдает за свою фамильную мебель, притаился не ктоиной, как Пусик. Милейший старичок выглядит добрым дедушкой, но я-то знаю емуцену. Значит, тут сейчас произойдет нечто экстраординарное, если все участникишабаша покинули уютные постельки и явились к маменьке в столь ранний, абсолютноневозможный для визитов час.

– Садись, Вава, – голосом глашатая протрубила Кокаи пальцем с кроваво-красным ногтем указала на круглую табуретку у пианино.

Я, пытаясь сохранить душевное равновесие, умостился нанеудобном, жестком сиденье.

– А теперь, – все так же мрачно-торжественнозаявила Кока, – изволь объясниться!

– Простите, господа, – улыбнулся я, – несовсем понимаю, что я обязан объяснять?

Николетта подняла к глазам кружевной платочек, а Люказакричала:

– Негодяй, ты убиваешь мать!

– Думаешь, ее некому защитить? – воскликнулаМисюсь. – Вовсе нет, она имеет друзей!

– Мы все, как один, встанем грудью за Нико, –запальчиво заявила Мака.

– Девочки, – ожил Пусик, – спокойно! Вава, тыждешь ребенка?

– Нет, – быстро ответил я, – это невозможно!

Дамы переглянулись.