И останавливаю взгляд на странном зрелище. Может, я все еще в бреду?

Ичжи и Шиминь спят на придвинутых к стене табуретах, склонившись друг к другу. Голова Ичжи лежит на плече Шиминя, голова Шиминя покоится на макушке Ичжи.

Их пальцы переплетены, руки сомкнуты там, где соприкасаются их колени.

– М-м… – завожу я, но голос не слушается. Все кажется туманным и текучим. Интересно, с каких это пор я обитаю в своем смертном теле без боли?

Их глаза синхронно открываются.

– Цзэтянь! – Ичжи вскакивает, высвобождает пальцы из руки Шиминя, чтобы схватиться за мою ладонь.

Шиминь тоже приподнимается с табурета, открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает. Он переводит глаза с меня на Ичжи и обратно, словно никак не может решить, на ком остановиться.

Я смотрю на него, и меня накрывает ужас.

Мои сны вовсе не мои сны. Это его воспоминания. Они перешли от него ко мне через боевую связку.

Теперь я больше не могу смотреть ему в глаза. Поэтому обращаюсь к Ичжи.

– Та-ак… – хриплю я, сдвинув брови от напряжения – настолько мне трудно разговаривать, – что произошло?

Меня вытащили из-за врат смерти с тремя сломанными ребрами и раздавленной почкой. Доспехи-Огонь Красной Птицы, похоже, не слишком приспособлены для защиты тела, но они, по крайней мере, не позволили пуле пройти навылет. Доктора извлекли ее после того, как другие хризалиды отбуксировали Красную Птицу с поля битвы, и вот уже двое суток я прихожу в себя в лазарете сторожевой башни Кайхуан. Боль отступила, потому что меня накачали обезболивающими. Это такое чудесное ощущение, что я боюсь вернуться к существованию без анальгетиков, однако Ичжи, перейдя на еле слышный шепот, советует отказаться от следующих доз. Если я подсяду, армия сможет контролировать меня так же, как контролирует Шиминя с помощью спиртного.

Я принимаю совет Ичжи.

Итоги наших боевых потерь: два мертвых солдата, одна изувеченная хризалида класса «Герцог», один психически травмированный Син Тянь (представляю, какой шок испытала его пилот-наложница, когда очнулась).

Наши военные трофеи: двенадцать оболочек знатных хундунов в идеальном состоянии – их можно либо превратить в хризалид, либо пожертвовать богам в виде пригодного для использования дух-металла. Другое достижение – мы с Шиминем решительно доказали, что можем поддерживать стабильный Геройский Облик.

Если раньше стратеги спорили до хрипоты по поводу того, что с нами делать, то страшно представить, какие баталии разворачиваются на их видеоконференциях сейчас.

Единственное, о чем я сожалею, – это о попытке разрушить башню Кайхуан. Мы настаиваем, что вовсе не замышляли массовое убийство, когда полетели обратно к Великой стене. Сыма И поддерживает нас. Мол, это он, стратег Сыма, допустил Ичжи на командный пункт и к нашим динамикам. Это он однажды рассказал нам о возможности использовать третье лицо в качестве источника ци и рекомендовал в отчаянной ситуации прибегнуть к этому средству. Прецеденты в истории случались, хотя успех был невелик. Обычно добавление ци третьего человека усиливает диссонанс внутри основной пилотирующей пары. Все теряются в догадках, почему это сработало в нашем случае.

Конечно же, я сомневаюсь, что другие стратеги поведутся на эту байку. Впрочем, не имеет значения.

Значение имеет то, что мы летели слишком быстро, видеодроны за нами не поспевали, поэтому засняли только с того момента, когда Ичжи протянул нам руку со Стены.

Значение имеет то, что Гао Цю в восторге от такого развития событий. Он теперь подмазал всех, кого надо, и получил от Совета Мудрецов разрешение пригласить нас в Чанъань, столицу Хуася, чтобы обсудить договор с его медиахолдингом. Поскольку я все еще выздоравливаю и ци у нас с Шиминем в стадии восстановления, у Ань Лушаня нет никаких оснований задерживать нас в приграничье.

Забрезжившие вдалеке огни Чанъаня сияют ярче звезд, и это сбивает с толку. На мгновение я ударяюсь в панику, вообразив, что, пока я дремала, планолет перевернулся и мы сейчас грохнемся на землю. Я съеживаюсь в своих привязных ремнях и изо всех сил стискиваю руку Шиминя.

Затем встречаюсь глазами с Ичжи, пристегнутым к креслу напротив. Тот смущенно улыбается.

– Цзэтянь, мне кажется, ты делаешь ему больно, – звучит его голос в наушниках, пробиваясь сквозь быстрые «вумп-вумп-вумп» винтов.

– Все нормально, – кряхтит Шиминь.

– Извини. – Покраснев, я отпускаю его руку.

Ветер завывает вокруг маленького частного планолета, который Гао Цю прислал за нами. Облака скользят в иллюминаторах, бледные на фоне ночи, как ци-Металл. Я вновь поворачиваюсь к окну, невзирая на неотступную тревогу, – так мне не придется смотреть ни на кого из спутников. Губы покалывает призрак поцелуя с Шиминем перед битвой.

Я не сказала о нем Ичжи.

А надо ли?

Вообще-то я не обязана. Ичжи с самого своего приземления у Великой стены осознавал: ему придется смириться с тем, что я навеки связана с Шиминем.

И все же я не могу игнорировать тоску в его глазах, когда он наблюдает за мной и Шиминем, думая, что я не вижу. Не знаю, ухудшится ситуация или улучшится, если я ему скажу.

Уф.

Передо мной разворачивается панорама города, и я забываю обо всем.

Очень скоро сумбур в голове уступает место восхищению.

Это путешествие совсем не похоже на мой первый полет к Великой стене. Тогда я просто сидела в мрачной, тусклой металлической клетке, жутко громкой и трясучей.

А здесь возникает то же чувство, что и при управлении хризалидой.

Высокие здания, сплошь в неоновых вывесках, вскоре заполняют все видимое внизу пространство – лес из стали и бетона, тонущий в огнях и голограммах. Потоки людей и транспортных средств текут в нем, словно кровь. Так много всего интересного! Я прилипаю носом к окну.

Вот, значит, как выглядит город.

Реклама покрывает фасады зданий. Река Вэй струится по городу, словно темная змея, в ее волнах пляшут отражения огней. Каждая частичка пространства между двумя горными хребтами, отделяющими Чанъань от провинций Хань, Цзинь, Суй и Тан, дышит достижениями человечества. Это сердце Хуася, выделенное в особую административную единицу.

Я в изумлении, и приходится напоминать себе рассказы Ичжи о том, что все это великолепие – лишь поверхностный глянец, сродни надушенным шелковым туфелькам, которые девушки надевают на свои гноящиеся бинтованые ноги. Большинство обитателей Чанъаня заняты борьбой за выживание. Квартиры делятся в буквальном смысле слова на клетушки, поставленные друг на друга, и места в каждой достаточно только для того, чтобы в ней мог спать один человек, а цены при этом астрономические. В квартире размером с нашу у Стены могут разместиться двенадцать человек, совместно пользующихся одной кухней и одной ванной.