Вместо того чтобы испугаться, я доверяюсь происходящему, как доверяюсь току ци, идущему от Ичжи. А тот стоит снаружи, прислонившись лбом к клюву Птицы. Мое сердце бьется все медленнее. Все больше и больше бабочек вылетают из нас с Шиминем.

А затем обе наши духовные формы разлетаются брызгами черного и белого и сливаются друг с другом. Наши разумы воспаряют на прежде недосягаемую высоту. Мы больше не отделены друг от друга, и мы не в инь-ян-реальности.

Мы командуем Птицей вместе. Мы сами теперь Красная Птица.

Наш облик меняется, становясь более человекоподобным. Лапы превращаются в человеческие ноги. От крыльев отделяются руки, а сами крылья неимоверно разрастаются. Наше туловище удлиняется и уплотняется. Под клювом формируется нижняя часть человеческого лица, так что клюв как бы превращается в птичью маску. Все трансформируется по образу и подобию наших дух-доспехов. Белое ци-Металл и желтое ци-Земля оттеняют наше исконно красное ци-Огонь.

Буря бесчинствует вокруг Ичжи, рвет его волосы и вздымает мокрую одежду, но тут сверкает молния, и я вижу, что он улыбается – как никогда светло и ярко.

Мы подхватываем его, подставив ладонь чашечкой. Он нечаянно стукается о клюв на маске и хохочет. Мы заворачиваем дух-металл вокруг его кисти, образовывая что-то вроде перчатки, так, чтобы он мог двигать рукой, не прерывая контакта. Затем мы открываем отверстие между нашими глазами – вход в кабину. Ичжи забирается внутрь.

– Ичжи… – Мое сознание спускается в мое смертное тело. Мне кажется, что я заговорила вслух, но, возможно, произнесла это у себя в голове. Словно во сне, я смотрю на него глазами из плоти и крови: вот он приближается, окутанный волнами красного, белого и желтого, проходящими сквозь пернатые стены кабины.

– Цзэтянь… – Он берет мое лицо в ладони. Белая аура моих меридианов ци озаряет его, словно свет монитора. – Я здесь. Посмотрю, что можно сделать с твоей раной. Идите, сражайтесь.

– Хорошо…

Мое сознание успевает вернуться в Красную Птицу до того, как меня вновь охватывает боль. Мы с Шиминем распрямляем фигуру Птицы. Металлическая латная юбка, состоящая из длинных и широких перьев, ниспадает на наши бедра. Великая стена достает нам всего лишь до груди.

Повернувшись, мы обнаруживаем у себя за спиной полукруг застывших в неуверенности хризалид.

– Пойдем бить хундунов! – вопим мы, устремляясь к хризалидам и не давая им времени на размышления.

По дороге мы прижимаем ладонь к нагрудной пластине, доставая из нее оружие, которым теперь можем действовать, потому что у нас есть руки. Пальцы погружаются в дух-металл, нащупывают рукоять, тянут за нее.

С россыпью искр и скрежетом из нашей груди вырастает длинный лук.

Мы приседаем, группируясь, а затем прыжком взлетаем. Пронизанный дождем ветер свистит в крыльях быстрее и громче. Приблизившись к главному полю боя, мы натягиваем сияющую тетиву, стрела из концентрированного ци вибрирует, испуская свечение. Мы прицеливаемся в самого большого хундуна и выпускаем стрелу. Она вонзается точно в цель, и искра хундунского ци гаснет. Оболочка оседает на землю нетронутой. Значит, из нее можно будет сделать хризалиду.

Как бы ни наказало нас армейское начальство за самоуправство в бою, они не скажут нет отличной оболочке такого размера.

С высоты мы убиваем всех благородных хундунов, попавших в поле нашего зрения. Другие хризалиды задирают головы в тревоге, но не перестают сражаться. Если какой-нибудь хундун-Дерево или Огонь пытается достать нас мощным выбросом своего ци, всегда находится хризалида, которая разделывается с ним своим холодным оружием.

После того как мы поражаем последнего из знатных хундунов, на поле боя, усеянное дымящимися оболочками, опускается мир. Наконец я понимаю, какой потенциал увидели в нас стратеги Чжугэ и Сыма.

«Я же говорила вам, стратег Сыма, что треугольник – самая прочная фигура», – хочу я сказать, зная, что он услышит меня через видеодроны, которые вьются вокруг нас.

Но не могу пошевелить челюстями Птицы.

Я больше вообще ничем не могу пошевелить.

Мое сознание висит в пространстве, расплываясь по краям. Как бы я ни ненавидела боль, она необходима. Она дает тебе понять, что что-то неправильно. Она ввергает тебя в панику, когда это нужно.

Совсем не то происходит сейчас. Дело плохо, это очевидно, но я способна лишь безучастно наблюдать, как мое ци покидает тело нашей хризалиды.

Голоса зовут меня по имени, но меня словно уносит волна – уносит во тьму.

Во всяком случае, там спокойно. Только холодно.

Так холодно…

Я плыву среди множества снов.

«Уходи!» – говорю я дрожащей, рыдающей девочке. Кровь пропитывает мою одежду, капает с мясницкого ножа, зажатого в руке. Мой голос хрипит, словно гортань набита пеплом. И только когда девочка скрывается из виду, я оседаю в красную лужу между телами и тоже содрогаюсь в рыданиях. Нож с грохотом падает на заляпанные багровыми пятнами плитки пола.

Но скоро он понадобится мне опять.

Я сопротивляюсь неизбежному. Не хочу, чтобы оно случилось. И все же, куда ни пытаюсь убежать, попадаю в одни лишь кошмары.

Жестокие драки за стальными решетками. Изматывающий труд в траншеях. Изувеченные пальцы. Лежу на спине, ощупываю свежие швы на туловище, потрясенный тем, что у меня украли мои собственные органы. Лежу на животе, задыхаясь, в бреду, спина горит от новых рубцов.

Розовощекая девушка… Мы с ней описываем круги на сверкающем снегу. Она обучает меня боевым приемам, столь же изысканным, как каллиграфия, которой я раньше занимался. Наши руки и открытые ладони мягко отклоняют движения соперника. Ноги поднимают фонтаны ледяной пыли. За нами по снегу тянутся спирали следов. Девушка сладко улыбается, что никак не вяжется с ее смертоносностью.

Но в конце она не победит, так что это всего лишь отсрочка.

В душе нарастает паника. Все во мне кричит: «Остановись!», велит девушке исчезнуть сейчас, до того, как я пойму, к чему все ведет.

«…беги от меня! беги!»

«…не входи в…»

«…пожалуйста…»

«Что такого ценного осталось в твоей жизни, раз ты платишь за нее чужими?»

Я содрогаюсь при звуке собственного голоса, прорезающего чужие воспоминания.

Глаза распахиваются навстречу действительности.

Запах йода и антисептиков ударяет в ноздри, как пронизывающий зимний ветер. Мои руки комкают крахмальные белые простыни. Лихорадочно оглядываюсь вокруг.