– Почему?

– А у Борьки своей квартиры нет, он поженам кочевал. Одна выгонит – другая подберет. Говорят, в молодые годыхорош собой был, а сейчас на старый носовой платок похож. Оно и понятно!

Зюка остановилась и перевела дух.

– Интересно, почему Жанночка польстиласьна такого малосимпатичного мужчину…

– А, – отмахнулась Зюка, – да ямогу штук десять его любовниц до нее назвать. Лена Рокотова из галереи «Марс»,Танька Седых – журналистка с телевидения…

– Погодите, погодите, вы только чтоговорили, будто с Борисом Львовичем в вашем кругу никто не хотел иметь дела…

– Кто, я? Чушь! Да Борька переспал совсем, что шевелится!

У меня закружилась голова. С ума сойти!Сначала она выливает ведрами сплетни, потом тут же отрицает сказанное…

– Значит, Борис Львович не любил Аню?

– Душенька, – пропела Зюка, –ну какая может быть страсть между козлом и жабой?

Я не успела спросить, кто из супруговземноводное, а кто млекопитающее, потому что зазвонил телефон.

– Милочка, – защебетала Зюка, –жду, жду…

Потом она положила трубку и пропела:

– Ну и зачем я вам нужна?

– Просто хотелось узнать кое-что о Жанне,о последних минутах сестры…

– Я очень любила Жанночку, – счувством выпалила собеседница. – С ее смертью я лишилась одной излучших подруг!

Я подавила улыбку.

– Мне говорили, что Жанна очень обиделасьна вас за разгромные рецензии в журнале…

– Вы, душечка, кто по профессии? –прищурилась Зюка.

Ей-богу, если она не наденет очки, весь эффектот косметических операций пойдет прахом!

– Музыку преподаю, в школе!

– Ах так, – протянула Зюка иснисходительно пояснила: – Творческому человеку нельзя льстить, художниканужно стегать бичом, только тогда он создаст настоящие произведения. Тот, ктобез конца хвалит, оказывает живописцу медвежью услугу, тормозит творческийрост. Такова моя позиция, и Жанночка ее в конце концов приняла. Последние годымы были очень близки, очень!

– Тогда, может, вы знаете, где еедневник?

– Что?

– Жанна вела записи, каждый прожитый деньописывала…

Зюка заметно напряглась.

– Первый раз слышу… Вы ничего не путаете?

– Нет, она скрупулезно записываласобытия. А вы говорите, что были очень близки…

– Ну, – принялась выкручиватьсяЗюка, – все-таки у человека должно оставаться что-то свое, глубоко личное…

– Значит, про дневник вам ничего неизвестно?

Зюка начала быстро рыться в ящике стола.

– Душенька, с огромным удовольствиемпоболтала бы с вами еще, но, к сожалению, опаздываю на встречу. Сделаем так, япозвоню вам, когда выдастся минутка, обязательно на этой неделе, давайтетелефон.

– Я не москвичка, из Иркутска.

– Где вы остановились?

Не задумываясь, я ляпнула:

– Гостиница «Морская».

Зюка даже не переменилась в лице.

– Где же такая?

«Сама не знаю», – чуть не ответила я, нонашлась:

– Провинциалу трудно в Москвеориентироваться, не могу запомнить названия улиц, хоть режьте. Сажусь в такси ипрошу: «Отвезите в «Морскую».

– Правильно, – одобриласобеседница, – я так в Париже поступаю. А в номере должен бытьтелефон.

– Наверное.

– Звоните, милочка, – прощебеталаредакторша и, с ласковой улыбкой подав визитную карточку, буквально вытолкаламеня в приемную. – Извините, я тороплюсь!

Никогда я еще так бездарно не проводилабеседу. Ничего, кроме старых сплетен, не узнала.

В предбаннике перед Зюкиным кабинетом никогоне было. Девственно-чистый письменный стол, даже без телефонного аппарата, всемсвоим видом сообщал – у секретарши выходной, или она на бюллетене. Полевой стене, у входа в кабинет, располагались шкафы. Недолго думая, я открыладверцы и нырнула внутрь. Говорливая Зюка торопится на встречу, значит, сейчасуедет, а я прошмыгну в кабинет и пороюсь в письменном столе, вдруг чегоинтересное найду.

В шкафу висело два пальто, похоже, мужские. Отодного сильно пахло туалетной водой «Шевиньон». Стараясь не закашляться, япыталась вслушаться в звуки, доносившиеся из кабинета.

Зюка, цокая каблуками, нервно ходила покомнате туда-сюда. Потом раздался ее голос:

– Наконец-то! Почему трубку не снимаешь!

Очевидно, собеседник начал оправдываться,потому что редакторша сердито оборвала его:

– Ладно, потом врать будешь. Лучшеслушай! Дело дрянь. Ко мне сейчас приходила баба, та самая, которую Анькананяла в агентстве следить за Борькой. Наглая, жуть! Решила, что я ее не узнаю,и прикинулась Жанкиной двоюродной сестрой. Начала расспрашивать, то да се… Ну яей ничего не сказала, кроме того, что все и без того знают. Уболтала дурувусмерть, велела ей звонить и вытолкала.

Воцарилось молчание, потом Зюка сердитосказала:

– Ты не дослушал. Во-первых, она ищетдневник, который вела Жанна, во-вторых, сказала, что не москвичка и живет вгостинице «Морская».

Вновь повисла тишина, затем редакторша гневновоскликнула:

– Ты идиот! Ну зачем ей говорить про«Морскую»! Да я чуть чувств не лишилась, еле-еле лицо удержала. Господи,неужели и впрямь все известно? Нет, я не переживу, умру, повешусь…

И опять наступила тишина. Наконец Зюкавздохнула:

– Хорошо, сейчас приеду.

Последние слова она произносила, уже стоя вприемной. Я вжалась в заднюю стенку шкафа, стараясь не шелохнуться.Зацокали каблуки, потом раздалось шуршание пакета и тоненький скрип. Выждав длянадежности еще минут пять, я вывалилась из убежища.

Предбанник был пуст, только в воздухе виталзапах дорогих французских духов. Я подергала дверь кабинета –закрыто. Что ж, придется убираться восвояси. Но не тут-то было! БдительнаяЗюка, покидая помещение, заперла и приемную. Несколько минут я осторожновертела ручку и ничего не добилась. Ну и что делать? Ночевать в редакции?А если вдруг кто-то войдет, как я объясню свое присутствие?