Да, но он чей-то, этот тощенький мальчиквозраста Кирюши, и какая-то мать сегодня пойдет тем же коридором, что и я.Старательно прогоняя от себя эти мысли, я доплелась до метро, в булочной увхода купила невесть зачем эклер и быстро-быстро, не жуя, проглотила его, неощущая ни вкуса, ни запаха.

Жирный крем лег в желудке камнем. Ощущаявнутри себя неприятный ком, я дошла до платформы и села на скамейку. В туже секунду желудок, сжавшись, рванулся к горлу. Я попыталась найти глазамиурну, но после террористических актов их, похоже, все из подземки убрали.Наверное, можно было достать из сумки пакет, но я не успела.

– Нет, что за безобразие, – заоралаподбежавшая дежурная. – Напьются и в метро, а еще женщина! Ни совести, ничести!

– Простите…

– Больная, что ли? – сбавила тонслужащая.

Я кивнула.

– Ехай домой, – распорядиласьтетка. – Или врача вызвать?

Я покачала головой и вошла в остановившийсяпоезд. Уже на выходе из метро ко мне вернулся рассудок. Так, сейчас сажусь нателефон и поднимаю на ноги всех! Слезами горю не поможешь, надо искать детей.

Первое, что я увидела, войдя в квартиру, быланебрежно брошенная на пол куртка Кирюши и валяющиеся сапоги Иры на уродскойплатформе. Из кухни доносились радостно-возбужденные голоса. В голове уменя помутилось.

Схватив один сапог, я ринулась на звук. Первойпод руку попалась ничего не подозревающая, весело смеющаяся Ириша. Именно видее счастливого лица и превратил меня в беснующуюся фурию. С ужасающимвоплем я кинулась вперед и принялась колотить тяжеленным сапогом ничего непонимающую Иришку.

– Ой, ой, Лампа, стой! – верещалаона, загораживаясь руками.

Но я орудовала сапогом, как молотом. Досталосьвсем – подбежавшей Лизе, ухмыляющемуся Кирюшке и даже Рамику, некстатиподвернувшемуся под горячую руку.

– Что случилось, Лампуша, объяснинаконец? – заорал Кирюша.

Я опустила сапог и, тяжело дыша, уставилась нанего.

– Ну-ка, отвечай немедленно, какие натебе трусы?

– Белые, – изумился Кирюша.

– Это тебе за трусы, – взвизгнула яи принялась колотить его сапогом, – за белье, за трикотажные, заплавочки!..

Внезапно чьи-то сильные, просто железные рукиухватили мое тело сзади и приятный, незнакомый мужской голос произнес:

– Ирка, немедленно забери обувь; Кирилл,тащи воды; Лизавета, посади ее…

Меня посадили на стул, влили в рот коричневуюпахучую жидкость. Внезапно вся злость пропала, и я разрыдалась.

– Лампочка, – спросила Ира, –что случилось?

– Как вы могли, – икая и размазываяпо лицу сопли, завывала я, – как могли! Где вы ночевали? Куда подевались?Я ездила в Склифосовского опознавать труп мальчика в трусах, белых,трикотажных.

– Ужас, – прошепталаЛизавета, – бедная Лампуша!

– Лампудель, – зачастилКирюшка, – ты бы не нервничала, знаешь, сколько мальчиков в белых трусахходит? Да у нас в классе почти у всех такие! Чего ты перепугалась?

Я схватила кухонное полотенце, высморкалась иответила:

– Я видела, как вы сели в иномарку,блестящую такую, с тонированными стеклами. Вам и невдомек, какое количествосейчас на улицах негодяев, педофилов всяких!

– Что ты, – успокоила Лиза, – снами ничего не могло случиться.

– Еще никто не попал в руки маньяка посвоей воле, – парировала я.

– Бога ради, не ругайте детей, они невиноваты, – донесся из угла приятный, сочный баритон.

– Знакомься, Лампуша, – радостносообщила Ира, – мой папа.

Я резко повернулась и чуть не упала со стула.Возле холодильника стоял рослый, красивый мужчина сорока лет. Вьющиесятемно-каштановые волосы аккуратно уложены, пронзительно-синие глаза смотрятмягко, красивый, почти идеальной формы рот улыбается. Одет он был в простой,но, очевидно, дорогой пуловер и джинсы. И никаких цепей, перстней изолотых зубов.

– Это я посадил их в свою машину, –пояснил гость, – мы поехали в зоопарк, а потом в Вихрево, пообедать, даподзадержались немного.

– У дяди Роди бассейн, –бесхитростно пояснил Кирюша, – и еще торт был из мороженого, прикинь, егоповар сначала поджег!

– Ну почему вы меня не предупредили?

– Мы звонили днем – никто неподошел, – затараторила Лиза, – потом занято – и опять никого,ну мы и решили, что ты спишь спокойно…

– Вам же сегодня в школу…

– Мне нет, – быстро встрялКирюша, – я больной, весь поломатый, это Лизка с Иркой прогульщицы, а я назаконном основании.

– Я хотел сказать вам спасибо задочь, – улыбнулся Родион. – Ириша говорит: у вас так здорово, что иуезжать не хочется!

Я смотрела на него во все глаза. Это человек,загнавший себе в руку железные штыри? Невосприимчивый к боли Гвоздь?Авторитетный мужик, подмявший под себя несколько преступных группировок? Бандити уголовник со стажем? Быть того не может.

Больше всего он был похож на пианиста илискрипача. Где вульгарная одежда и обязательные татуировки? Где золотые фиксы?И изъясняется господин Гвоздь, как священник – на правильном русскомязыке…

Я кинула взгляд на растрепанную Иру.

– Да уж, сапогом бью их в первый раз!

– Не знаю, как бы я поступил на вашемместе, – моментально отреагировал Гвоздь, – небось схватился бы заремень! Представляю, что вы пережили одна, в морге…

– Это ужасно, – вздрогнула я.

– Согласен.

– Вы бывали в Институте Склифосовского?

– Приходилось, – вежливо ответилГвоздь и велел: – Вот что, детки, дайте нам с Лампой Андреевной побеседовать сглазу на глаз.

Довольные, что легко отделались, Ира, Лиза иКирюшка послушно вымелись в коридор. Гвоздь сел к столу.

– Хотите кофе?

– Лучше чай, цейлонский, безсахара, – заявил мужик.

Я улыбнулась. Иришин папа нравился мне всебольше.

Взяв чайник, я наклонила его над чашкой ислучайно капнула гостю кипятком на колено.

– Ой, – дернулся Родион.