– Нет, мужчин Глинская на дух непереносит, только лесбиянок. Ну как, скажите, Марина могла выйти замуж инаправляться в «Розовую цаплю»?

Да, интересно, конечно, только чужиепостельные игры меня не привлекают. Я искренне считаю, что человек вправераспоряжаться своим собственным телом абсолютно свободно. Нравится кому-то житьс женщиной, а кому-то с мужчиной – да на здоровье, если это происходит пообоюдному желанию, так почему бы и нет? Две взрослые особи, если им ужеисполнилось по восемнадцать лет, вправе делать что угодно. Кстати, к нам вконсерваторию, славящуюся тем, что среди преподавателей и студентов было многоприверженцев однополой любви, иногда приходили люди в одинаковых серыхкостюмах. Сначала они исчезали за дверью с табличкой «Партком», а потом туда жепо одному приглашались студенты, но не все, лишь избранные. Один раз и мнедовелось отвечать там на вопросы.

Мужчина, назвавшийся Иваном Ивановичем,сначала интересовался чистой ерундой. Как я учусь, хорошо ли кормят в буфете,сложно ли играть на арфе… Потом невзначай проронил:

– Замуж не собираетесь?

– Пока нет, да и не за кого, –улыбнулась я.

– Да? – удивился ИванИванович. – А Костя Мысков? Чем не кавалер?

По тому, какими напряженными стали глазамужика, я поняла, что он задал главный вопрос, тот, ради которого явился в консерваторию.Костя Мысков, чуравшийся девушек и почти открыто живший с преподавателем ЛьвомСоломоновым, был приятным парнем, настоящей подружкой. Он всегда был готов датьконсультацию о губной помаде и краске для волос. А купив в туалете возлемагазина «Ванда» супердефицитный перламутровый лак для ногтей, никогда нежадничал и давал нам покрасить ногти. Кроме того, он великолепно играл наскрипке и всегда разрешал попользоваться своими конспектами по теории музыки.В Уголовном же кодексе СССР существовала статья о гомосексуалистах…

Быстренько сложив в уме всю информацию, япотупила глаза и прошептала:

– Уже насплетничали…

– Что? – оживился ИванИванович. – Что должны были насплетничать?

– Право, неудобно, – кривляласья, – уж и не знаю, как сказать, да еще мужчине…

– Ну-ну, не тушуйтесь, – ободрилменя Иван Иванович, – мне можно, как отцу, выкладывайте.

– Я живу с Костей в гражданскомбраке, – не моргнув глазом, соврала я, – расписаться мы не можем, ониз провинции, а мои родители хотят зятя-москвича…

Иван Иванович дернулся.

– Вы уверены?

– В чем? – хлопала я глазами. –В Костиной любви? Думаю, да, он без меня жить не может, даже на лекциях заруку держит…

Иван Иванович крякнул и велел:

– Идите, Романова, свободны.

Дней через десять Костя отловил меня в буфетеи сунул белую картонную коробочку.

– Что это? – изумилась я.

– Духи «Быть может», – улыбнулсяон, – жуткий дефицит, у тебя у одной будут, я за ними полдня в ГУМепростоял.

– Спасибо, – пробормотала я, ощущаякрайнюю неловкость.

– Это я должен тебя благодарить, –хихикнул Костя, – только, знаешь, как смешно вышло. Ленка Полозкова иНаташка Шейнина тоже сказали этому, из «Детского мира», что со мной спят, итеперь, боюсь, мне за аморалку вломят.

Мы расхохотались и остались на всю жизньдобрыми друзьями, а Лев Соломонов, стоило мне только возникнуть на порогеаудитории, где он принимал экзамены, моментально хватал мою зачетку и вписывалтуда жирное «отлично». Так что неизвестная Зудина совершенно меня не волновала,намного интересней будет поболтать с этим ветераном, господином Грибоедовым.

Олег Яковлевич горел на работе. Когда я подбдительным оком Ады Марковны вошла в комнатку с табличкой «Кладовая», онгорестно рассматривал у окна пододеяльник.

– Ну что за люди! – в сердцахвоскликнул мужик и продемонстрировал довольно большую, круглую дырку. –Белье совсем новое! И, пожалуйста, прожгли! Паразиты!

Ада Марковна представила меня, и ОлегЯковлевич помягчел.

– Иди, Адочка, – велел ондаме, – ступай на пост, а то, не ровен час, понадобишься кому.

Ада Марковна поджала густо намазанные губы и,сохраняя царское достоинство, вышла из кладовой. Грибоедов ухмыльнулся:

– Любопытная, жуть! Все ей надо знать,все услышать, просто тайный агент, а не баба. Ну и о чем балакать будем?

Я спросила его об истории гостиницы, и ОлегЯковлевич довольно долго зудел о количестве номеров, туалетов и постояльцев.

– Может, что-нибудь интересноеприпомните? – поинтересовалась я спустя минут пятнадцать.

Олег Яковлевич развел руками:

– Ну ничего особенного и не было.Напьются командированные, подерутся… окна пару раз били… Еще иногда баба вмужской номер забредет, вроде случайно… Вообще, мы по прежним временам обязаныбыли о таких происшествиях начальству докладывать, да Адка к людям никогда невязалась и судьбы никому не портила. Подумаешь, потрахались втихаря, эка беда.Ну а сейчас так и вообще всем все равно…

– При чем тут Ада Марковна?

– Так она директорствовала сколько лет, апотом на пенсию ушла и сидит дежурной, семьи нет, времени полно, живет неподалеку…

– Неужели за все годы ничегошеньки непроизошло?

– Нет, – пожал плечамиГрибоедов, – тихо тут, как в могиле!

– А говорят, пожар приключился…

Олег Яковлевич вздохнул.

– Было дело в семидесятом году. АдаМарковна перепугалась тогда до полусмерти. Оно и понятно, совсем чутьпроработала начальницей, и такой форс-мажор!

– Из-за чего же он приключился?

Грибоедов засмеялся:

– Обычное дело, из-за постояльцев, однинеприятности от них. На первом этаже объявление огромное висит… «Товарищи, непользуйтесь в номерах электроприборами и не курите». Ладно сейчас –электрочайнички у людей, мы глаза закрываем. А раньше – кипятильникпростой. Сколько раз, бывало, горничная прибегала, Маринка Зудина. Иди, Олег,глянь, съехал гость из номера, а стол прожег!

Значит, поставил в стакане воду кипятить изабыл, мыться пошел либо спать лег, и готово – нет полированнойстолешницы. А Маринка дрянь!

– Почему?