Естественно, Ираида Семеновна полетела в далекий город Мары,куда упекли сына. Оттуда она вернулась злая до невозможности. Ситуацияпрояснилась, Николя чувствовал себя прекрасно, если это можно сказать обизбалованном мальчике, вынужденном чистить картошку в точке под названием Мары.Просто он напрочь забыл о родной матери, а когда вспомнил, то сообразил, что неписал домой уже месяца три.

Коля, которому из-за хронически плохого поведенияпрактически никогда не давали увольнительную в город, поймал у ворот своегооднополчанина узбека Тахира Узарова и попросил:

— Будь другом, отправь моим телеграмму.

Плохо говорящий по-русски Тахир кивнул:

— Чего писать-то?

— Ну, — велел Николай, — очень просто. Сообщиим, что я пока жив, а подробности сообщу в письме.

Старательный Тахир дотошно выполнил просьбу, отправилдепешу: «Николай Шангалов пока жив. Подробности письмом».

Неожиданно я улыбнулся: боже, как это давно было, целаяжизнь прошла. Ну отчего наш век столь быстротечен? Из раздумий меня вытащилтелефонный звонок. Когда аппарат взвыл, словно голодный волк, я отнеожиданности боднул головой ветровое стекло. Господи, никак не привыкну кэтому жуткому звуку.

— Ну! — воскликнула Нора. — И что?

Я вкратце изложил ей ситуацию.

— Замечательно, — одобрила хозяйка, — едешь кэтой Ванде Львовне.

Набрав номер, я услышал бойкий девичий голосок:

— Алле.

— Позовите Ванду Львовну, — попросил я иприготовился к тому, что девочка заорет: «Бабуся, тебя».

Но совершенно неожиданно из трубки донеслось:

— Слушаю.

Я закашлялся и повторил просьбу:

— Мне нужна Ванда Львовна!

— Говорите! — звенел дискантом бодрый, молодойголос.

— Э… разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин,представитель издательства «Миг».

— Ах, ах, ах, — запричитал голосок, — слушаю.

— Верна ли дошедшая до нас информация о том, что высобираетесь написать книгу воспоминаний? Если да, то мы хотим купить права.

— Ох, — захлебнулась Ванда Львовна, — конечно,приезжайте.

— Можно сейчас?

— Лучше к девяти, — понизила голосстарушка, — никого не будет дома.

Я сунул ключ в замок зажигания и повернул его. Мотор ровнозаурчал. Понимаю, как вы удивлены и теряетесь в догадках: ну отчего мне вголову пришла мысль про издательство?

Когда, простившись с Леонидом, я уже направился было кмашине, информатор бросил мне в спину:

— Ванда Львовна вздорная старуха, она не захочетобщаться с вами.

Я притормозил и обернулся.

— Вы полагаете?

— Абсолютно точно знаю, — ухмыльнулсяЛеонид, — даже и не пытайтесь к ней подъехать. Впрочем, если не пожалеетеденег, могу научить, как ее обаять.

Я спросил:

— Сколько?

— Двести баксов, — алчно воскликнул Леонид.

Любовно разгладив зеленые бумажки, он убрал их в портмоне ирассмеялся.

— Ванда Львовна мнит себя писательницей, кропаетрассказики, переводит зря бумагу, сейчас пишет мемуары. Если назоветесьпредставителем издательства, готового купить ее труд, узнаете о Кузьминскомвсе. Разговор следует построить так: запишите несколько вопросов, а дальшестанете действовать по обстоятельствам…

Честно говоря, я не очень-то рассчитывал на благосклонностьВанды Львовны, но послушался Леонида и сейчас был вынужден признать: он своедело знает. Старуха с голосом двадцатилетней девушки невероятно оживилась,услыхав о покупке прав. Ну что ж, издательский работник — это вполне привычнаядля меня роль, я ведь работал редактором в «толстом» журнале.

Я уже выруливал на проспект, когда телефон снова завыл. Ярезко подал влево и чуть не столкнулся с «десяткой». Тонированное стеклоопустилось, высунулась девица лет пятнадцати и рявкнула:

— Слышь, дедуля, ты козел! Поворотник-то есть?!

Вымолвив «ласковую фразу», она унеслась под рев неисправногоглушителя своей тачки.

Я нервно рулил, слушая надрывный вопль сотового. Всегдаисправно включаю «мигалки», но сегодня, вновь услышав звонок, напрочь забыл опредусмотрительности. Этот телефон просто с ума меня сведет своим воем, может,выбросить его, пока не заработал нервное расстройство?

Мобильник выл. Судя по настойчивости, это Николетта. Иточно!

— Ваня, — заорала маменька, — быстроприезжай.

— Зачем? — осторожно осведомился я, поглядывая начасы — до девяти была масса времени.

— У меня сидит Антоша, — радостно тараторилаНиколетта, — он мечтает с тобой пообщаться! Скорей приезжай! Тут такойсюрприз!

Я поморщился. У моего отца была сестра Ксения. Антоша — этоее сын, мы с парнем одногодки, впрочем, не совсем так, он младше меня наодиннадцать месяцев. Если я кого и не люблю, так это его. Все мое детствопрошло под завывания тетушки и маменьки:

— Антоша маленький, ты должен ему уступать.

А двоюродный брат беззастенчиво пользовалсяпривилегированным положением младшего в семье и вел себя просто мерзко. Онрасшвыривал мои игрушки, ломал поделки, исчеркивал ручкой книжки. А когда япытался в честном кулачном бою выяснить отношения, тут же валился на пол иначинал рыдать.

Тетушка кидалась к сыночку, а маменька ставила меня в угол.

Когда мы пошли в школу, Николетта беспрестанно приводила мнев пример братца. «Антон не имеет троек. Он великолепно успевает по всемпредметам. Тоша постоянно помогает маме. Антона обожают одноклассники, онталант, пишет картины. Ах, Тончик гениален! Ван Гог, Рубенс, Левитан — всевместе». В мой же адрес сыпались иные «комплименты»: «Вава! Ты опять принесдвойку по математике, вот Антоша… Иван! Вновь раскидал вещи в комнате, посмотрина Тошу… Вава! Нельзя постоянно сидеть с мрачным видом в углу, у тебя совсемнет друзей, вон наш Антошик…»

Сами понимаете, почему к девятому классу я начал испытыватьк двоюродному брату настоящую ненависть.