– А ты не спеши помирать-то, сынок, – улыбнулась ему Мариула, смазывая рану. – Поживи ещё да родителей порадуй! Смертушке супротивляться надо. Тогда и одолеешь её!

– Ой, сыночек мой миленький! – не выдержав, зарыдала в голос Лиза и, сорвав с головы платок, вцепилась пальцами в волосы. – Чего ж я батьке-то обскажу, когда он из Оренбурга возвернётся?

– Цыц! – прикрикнула на убитую горем мать Мариула. – Матюша и сам отца встретит. А ты причитай поменьше. Своими воплями ты у сына веру в жизнь подрываешь! Лучше Господу о здравии евоном молись. Да рану его почаще этим вот снадобьем смазывай!

Полечив и утешив раненого юношу, Мариула покинула дом Бочкарёвых и сразу же пошагала к Мастрюковым. Сам глава семьи, Егор, находился с атаманом Донским в Оренбурге, а вот его семья…

– Ведаю, что мне уже никто помочь не сможет, – прошептала раненая в шею Прасковья, едва разлепив веки.

Её дочь Варвара не отходила от постели матери, которой к приходу Мариулы стало хуже.

– Боюсь, не выберется она, – сказала Варваре ведунья, поманив её в сторону.

– О Господи, только не это! – всплеснула руками девушка. – Мариула, Христом Богом молю, подсоби ей! Как же мы без матушки останемся?

Варвара горько плакала. Охваченный горем сын Игнат упал на колени перед постелью умирающей матери и стоял покачиваясь, глядя на геё.

Всю ночь брат и сестра не отходили от матушки. Прасковье становилось всё хуже, есть она не могла, её мучила жажда. Но она так и не застонала ни разу. Утром, скрестив на груди руки, Прасковья устремила сосредоточенный взгляд вверх. Дети и пришедшая Мариула замолчали, зная, что она молится.

– Похороните меня с матушкой рядом, – прошептала Прасковья. – С ней рядышком местечко для меня есть…

И она облегчённо вздохнула.

– Пущай поспит, сердешная, – сказала Мариула, собираясь уходить. – Вот попотчуйте её этим снадобьем.

Она достала из корзины бутыль и отдала её детям, после чего покинула дом умирающей Прасковьи, осторожно прикрыв за собою дверь.

В небольшой избе у окна сидела пожилая, но ещё крепкая женщина. Её седые волосы были зачёсаны по обе стороны головы, большое лицо с выступающей челостью, длинный с горбинкой нос, маленький рот с плотно сжатыми губами. Из-под густых чёрных с проседью бровей смотрели карие глаза с озабоченным, почти угрюмым выражением. И было невозможно прочесть в них, какие сейчас мысли и чувства владеют душой этой женщины. Морщины на лице говорили о том, что в её сердце бушевали нешуточные страсти. Но внешне она выглядела вполне спокойно. Лицо выражало душевную муку и печаль.

Женщина была одета во всё чёрное. Сухие, жёсткие пальцы покоились на коленях. Взгляд её блуждал по местности, видимой из окна. Губы её что-то шептали.

Вошедшая Мариула вывела хозяйку избы из состояния оцепенения. Старуха слегка повернула голову к двери и хриплым голосом спросила:

– Чего дома-то не сидится, Марья?

– Не серчай, Нюра. Понаведать вот заглянула, – ответила ведунья.

– Поздно явилась, – вздохнула старуха, снова отворачиваясь к окну. – Сегдня ночью старик мой Аверьян покинул меня и в небеса вознёсся!

– А где он? – спросила Мариула, не видя покойного в избе.

– В церковь отнесли ещё давеча.

– А ты-то как, Нюра?

– Худо, – ответила та. – Еле ноги волочу. Силушка, как водица, уплывает. Сперва хоть сон был, а сейчас…

– А ты не тоскуй. Я тебе вот снадобья дам. Зараз полегчает!

– Эх, Мариула, лякарства теперь уже не для меня. Старость ничем не излечишь. Недолго мне уже осталось. Не пережить мне зимы, да оно и лучше.

– Ещё одна помирать засобиралась, – с упрёком посмотрела на неё Мариула. – А детушки? А внуки? У тебя детишек не счесть, а внуков и того больше?

– Это правда, богата я на внуков, – улыбнулась впервые Нюра. – Но всё одно чую я, что немного мне остаётся.

– Ничего, выдюжишь. А старика твоего уже не вернёшь. Радуйся, что смертушку геройскую принял!

Нюра в ответ бессильно махнула рукой и затряслась от рыданий. Мариула с состраданием глядела на неё. Наконец, смахнув уголком платка слёзы, Нюра подняла на неё глаза:

– Сколько ещё от ран в городке померло, не ведашь?

– Акромя Аверьяна твоего, ещё несколько, царствие им небесное! – ответила со вздохом Мариула.

Нюра покачала головой:

– А я вот мыслила, что он хоронить меня будет, а видишь, как вышло? Ещё крепкий был казак! Ни на что не жаловался.

– Видать, судьбина его эдакая, – вздохнула Мариула. – Ну что, мне пора. Ты не убивайся, Нюра. Поживи ещё для детушек.

– Ещё обспросить хочу, обожди, – задержала её убитая горем старуха. – А где на небесах Господь проживает, ты не ведаешь?

Мариула удивлённо посмотрела на неё:

– Для чего тебе это знать понадобилось?

– Да так, чтоб глядеть на небушко. Может, лик его увижу?

Мариула указала рукой на иконы в углу:

– Вон там, в той стороне, где солнышко утречком встаёт!

– А ты не брешешь?

– Сумлеваешься ежели, то попа пообспроси.

Уходя, Мариула ещё раз оглянулась на притихшую Нюру. Та пристально смотрела через окно на небо.

«Эх, горюшко ты моё луковое, – огорчённо подумала ведунья. – Видать, умом тронулась от горя. Видать, и впрямь не намного переживёт Аверьяна своего…»

Переступив порог избы Дорогиных, Мариула на минуту остановилась, скользнула пытливым взглядом кругом и шагнула вперёд. Она остановилась у постели, на которой лежал Трофимка, младший сын Федота и Клавдии. На мальчика упала убитая лошадь сабарманов, когда он вспарывал ей живот.

Мать мальчика и родственники были уверены в близости смерти Трофимки. Но жизнь всё ещё теплилась в теле мальчика, который уже несколько дней пребывал в забытьи. Пепельно-жёлтый цвет осунувшегося личика и мутный взгляд говорили, что силы его на исходе. Он так изменился, что Мариула с трудом узнала его.

Он лежал измождённый, обессиленный…

Когда Мариула вошла, мальчик был в сознании. С минуту он смотрел на неё. Постепенно его исхудалое личико прояснилось, и что-то похожее на улыбку мелькнуло на губах.

– Да ты уже лыбишься, стригунок! – «весело» сказала Мариула, глядя на бледное личико Трофимки.

Она присела рядом с постелью. Мариула расспрашивала Клавдию о здоровье мальчика и, когда та сквозь слёзы и причитания кое-как ввела её в курс дела, сказала:

– Я карты на судьбину Трофимушки кидала. Жив он останется, только…

– Что только? – ни живая, ни мёртвая прошептала несчастная мать.

– Только хворать долго будет, – нехотя ответила Мариула.

– Как долго? – ужаснулась Клавдия.

– Сеё только Господу ведомо!

– Дык как же это?

– Вот эдак. Ты его, когда на ноги вставать начнёт, к попу Серафиму в услуженье отдай. Теперь у Трофимушки в храме самое место! В