Чернышёва» было строго, чёрные глаза гневно уставились на капитана. Чика хмуро посмотрел на Овчинникова и сказал:

– Всё, будя, Андрюха. Государь велел не забивать лазутчика до смерти.

Но разъярённому атаману Овчинникову было всё равно. Он хотел только одного: «наказать злодея»! Кроме того, в избе не было никого другого, на ком ещё можно было бы сорвать свою злобу.

– А он ведь не казак Ерёма Портнов, а дворянин капитан Барков! – сказал Анжели. – К тому же ещё он бывший адъютант губернатора Рейнсдорпа!

Услышав такую новость, Овчинников в первую минуту даже испугался. Он застыл в нерешительности. Но, заметив искорку радости, блеснувшую в глазах француза, он взбеленился снова.

– Чего пялишься, Ивашка? – крикнул он Зарубину. – А ну подсобляй, живо!

Анжели зло ухмыльнулся и нахмурил брови: в нём ещё сильнее заговорила кровь дворянина. Не сказав ни слова, он вышел из избы. Следом за ним вышли в сени и Овчинников с Зарубиным. Они тихо посовещались, затем «войсковой атаман» бунтовщиков вернулся обратно, а Чика покинул избу и направился к Пугачёву.

Остальные казаки, всё ещё стоявшие у избы Овчинникова, разошлись по своим избам и шатрам.

День угасал. На слободу спускались сумерки. То с одного, то с другого двора доносились голоса казаков и конское ржание.

Избитого Баркова вывели на улицу. Впереди шагал Овчинников, за ним плёлся капитан со связанными сзади руками, а за ним два казака. Барков морщился от боли, но шагал молча. Шумели лишь казаки, шагавшие за его спиной. Они оживлённо переговаривались с встречавшимися на пути приятелями. Всюду вокруг слышались окрики казаков, собиравшихся в ночные разъезды по степи, лязг оружия и топот конских копыт.

Баркова заперли в холодном хлеву, немало не заботясь, что на улице уже морозно. Когда за ним захлопнулась дверь, капитан опёрся спиною о стену и с ужасом подумал о завтрашнем дне, который не сулил ему ничего хорошего.

Глава 20

– Ты молода и красива, голубушка! Ты настоящая казачка!

– Почему? Я же стоко выстрадала…

– И что с того, голуба? Несмотря на все страдания, ты и сейчас свежа как цветочек! В тебе столько жизни зараз, что на дюжину людишек хватит!

Авдотья посмотрела Мариуле в глаза и, в страхе закрыв лицо руками, горько расплакалась. Ведунья растерялась, и ей пришлось позвать на помощь всё своё умение, чтобы добрыми и ласковыми словами успокоить казачку.

Прежде чем возвратиться после вечерни из церкви домой, Авдотья Комлева пошла навестить Мариулу, и лишь только затворила за собой дверь, разразилась слезами.

– Мне нужно выплакаться. Не говори, ничего не говори!

Мариула поняла её горе. Она налила в чашку холодного чаю. Потом поднесла её Авдотье.

– На-ка вот, испей, – сказала она. – Зараз успокоишься.

Мариула села напротив казачки. Спросив о здоровье родителей, она сказала:

– Ты чтой-то, дева, совсем пала духом. Выше голову! Ежели эдак казнить себя будешь, то иссохнешь от тоски вся. Ну же, улыбнись! Вот и ладненько. Обскажи правду, разве эдак вот не лучше?

– Что-то и впрямь полегчало, – ответила Авдотья. – Я чуть не померла на похоронах. Как его узрила…

– Это кого ещё ты там узрила? – насторожилась Мариула.

– Луку, – прошептала девушка, покосившись на спящую Анию.

– Луку? Да разве сеё возможно?

– Вот вам крест святой, что зрила! – Авдотья с жаром перекрестилась.

– И каков он? – вкрадчивым голосом полюбопытствовала Мариула, видя, что её гостья не шутит. – Изменился, в могиле лёжа?

– Совсем на себя не похож. Его сейчас и не признать вовсе!

– Это как же?

– Постарел он! Старше отца своего покойного глядится, царствие ему небесное!

И Авдотья снова неистово закрестилась.

– Да разве можно эдак? – развела в удивлении руками Мариула. – А ты, голуба, случаем не попуталась? Разве может покойный по земле ходить? Да ещё среди бела дня?

– Что не говорите мне, но я Луку зрила! – продолжала настаивать Авдотья. – Он у могилки своей присел и ладоньками эдак ласково холмик гладил. А когда меня узрил…

Авдотья умолкла и залилась слезами.

– Ну будя, будя. – Мариула погладила несчастную девушку по голове. – Зрила дык зрила. Я ж супротив ничегошеньки и не говорю.

– Зрю, что и ты мне не веришь, – ещё пуще зарыдала Авдотья. – Он когда на меня глянул, я чуть дара речи не лишилась! Сердечко чуть не лопнуло в груди!

– Он что, сам сказал тебе, что Лукой зовётся? – осторожно поинтересовалась Мариула.

– Да нет. Он закрыл лицо своё руками и бегом с кладбища побег. Ты бы только глянула на него, Мариула. Всё одно, что батюшка евоный покойный бёг. И руками апосля эдак же размахивал!

Мариула глубоко задумалась. Слова казачки не шли у неё из головы. Оснований не верить Авдотье у неё не было. Но и верить в такое…

– Послухай, дочка, – сказала она, прервав свои раздумья, – а Барсуковы… Оне тожа Луку зрили?

– Не знаю, – успев немного успокоиться, ответила девушка. – Я вот в церкви зрила, когда покойных отпевали. Ну… Тогда он в углу стоял. Барсуковы к выходу шли и зараз мимо проходили.

– Ну и что с того? – подалась вперёд Мариула.

– Лука тогда ещё лицо от нех спрятал. Я ещё подумала, почто старик рыло воротит? Вот толька опосля, на кладбище уразумела. Не хотел он, чтоб сродственники лица евоного зрили!

Мариула задумалась. Но в голову почему-то лезли посторонние мысли, а не те, какие хотелось бы.

В люльке завозилась и заплакала Рада. Мариула встрепенулась и поспешила к ней.

– Я пожалуй пойду, – засобиралась Авдотья. – Поздно уже. Матушка беспокоиться станет.

– Ступай, ступай, голубушка, – сказала Мариула, беря девочку на руки. – Приходи завтра после полудня. Я карты раскину и, что они скажут, погляжу!

* * *

С того дня, когда сабарманы напали на Сакмарск, у Мариулы значительно прибавилось забот. Оставляя за себя в избе Авдотью, которая нянчила Раду и кормила спящую Анию, Мариула обходила дома казаков и лечила раненых. Сегодня первым она навестила дом Бочкарёвых. Их старший сын Матвей был опасно ранен.

Осмотрев юношу и его рану, Мариула задумалась.

– Глубокая, – тихо сказала она.

– Кто? – переспросила испуганно Лиза, мать раненого.

– Рана глубокая, – ответила Мариула.

– Она смертельна? – ужаснулась Лиза.

– Ничего. Выкарабкается.

Мариула осмотрелась. На постели, тяжело дыша, лежал бледный юноша. С ним рядом, опустив голову, стоял удручённый Семён, младший брат Матвея. У постели сидела Лиза; её осунувшееся лицо было полно скорби.

Мариула склонилась над раненым, чтобы смазать его рану целебным бальзамом.

– Мне что, уже маленько осталось? – прошептал Матвей потрескавшимися губами. – Пущай не отходит мамка от меня, покуда не помру. Страшно мне… – Раненый произнёс это тихим, но ровным голосом. Он не