– А вас не насторожили слова Евгения о том, что Борисбольше не будет доставлять вам неприятности?

– Честно признаться… – Она слабо улыбнулась, как-торобко и стыдливо, – я обрадовалась в тот момент. Я ведь, дурочка, думала,Женя имел в виду, что наконец на мне женится. Тогда Борис уже не сможетрассматривать меня как временную бабу, кочующую по богатым мужикам.

– Наталья Михайловна, вы знаете соседа, у которогособака по кличке Лорд?

– Конечно. Вы имеете в виду того, который видел Женю?

– Именно его.

– Игорь Тихоненко. Он живет этажом ниже.

– А того, второго, который видел, как Евгенийвозвращался домой?

– Нет, этого не знаю. Фамилию помню – Пригарин.

– А откуда он взялся? Тоже живет где-то поблизости?

– Нет, он там случайно оказался. Об убийствеКрасавчикова и аресте Жени газеты через два дня раззвонили, да и по телевизорупоказывали, как Женю в наручниках ведут. Пригарин его узнал и сам пришел вмилицию.

– Неужели он мог глубокой ночью так хорошо рассмотретьлицо вашего мужа, что через два дня узнал его на экране телевизора? –усомнился Стасов. – Что-то мне слабо верится.

– Вы знаете, я еще тогда, год назад, об этом подумала.Мне тоже это странным показалось. А потом все разъяснилось, к сожалению. Вывидели, какой у нас внизу огромный холл? Он круглосуточно освещен. Пригаринвидел Женю через окно, он как раз в это время мимо нашего подъезда проходил, аЖеня замешкался, стал вынимать ключи и зачем-то полез в почтовый ящик. Я тожесначала надеялась…

– У адвоката сомнений не возникло в части опознания?Видите ли, Наталья Михайловна, если этот Пригарин видел вашего мужа потелевидению, то это уже повод для разговора. Кого он в результате опознавал?Мужчину, которого якобы видел в подъезде, или мужчину, которого видел потелевизору?

– Да, адвокат пытался на этом сыграть. Но ничего невышло.

– Почему?

– Потому что, когда Женю арестовали, он вышел из дома впальто и в шапке, а Пригарин описал другую одежду, как раз ту, которую потом наэкспертизу забирали и которую другие свидетели описывали. Ведь если бы он виделЖеню только по телевизору, он не смог бы этого сделать, правда?

– Правда, – вынужден был согласиться Стасов.

Да, плохи дела. Ничего тут, похоже, не выкрутить. Однанадежда – попытаться доказать недобросовестность свидетелей. Правильныепоказания им могли подсказать, но для этого нужно было их как минимум уговоритьсолгать на следствии и на суде. И речь ведь идет не только о тех двоих, которыевидели Досюкова возле дома, но и о тех, которые видели его возле ресторана ислышали, как Красавчиков назвал имя убийцы. А среди них – и работники милиции,и врачи. Не слишком ли много? Конечно, нет ничего невозможного, подкупить можнолюбое количество людей, но все равно в их показаниях будут разногласия. А вэтом деле их, похоже, нет. И потом, для такой мощной комбинации нужны огромныесилы и огромные деньги, иными словами, если Досюков невиновен, то в егоосуждении должна быть заинтересована целая организация. И что же, такаяорганизация существует, у нее есть какие-то счеты с Досюковым, а управление поорганизованной преступности ничего об этом не знает? Лихо. И совершеннонеправдоподобно.

* * *

Со Светланой Параскевич следователь Ольшанский беседовалодин, без Насти. Светлана казалась ему спокойной и уравновешенной женщиной, идля разговора с ней помощники ему были не нужны.

Поводов для беседы было два – самоубийство Людмилы Исиченкои недавний визит Галины Ивановны.

– Светлана Игоревна, я попал в весьма затруднительноеположение. Нашелся человек, который признался в убийстве вашего мужа…

– Кто? – нетерпеливо перебила его Светлана. –Кто он?

– Это женщина. Та самая Исиченко, которая требовала,чтобы вы уступили ей Леонида.

– Не может быть, – изумленно протянула она. –Она же сумасшедшая.

– Ну почему не может? Вы что же, думаете, сумасшедшиене совершают преступлений? Еще как совершают, да такие, что нормальномучеловеку и в голову не придет.

– Но я не понимаю… – Светлана развела руками. –Она же хотела, чтобы Леонид ушел к ней, бросил меня. Зачем же ей его убивать,если она хотела с ним жить? Нет, не верю.

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Видите ли,Исиченко утверждает, что Леонид сам ее попросил сделать это.

– Сделать что? – не поняла Светлана.

– Застрелить его.

– Как это? Почему?

– Вот я и хочу, чтобы вы помогли мне разобраться, можетли такое быть.

– Да не может этого быть! – нервно выкрикнулаона. – Да, она сумасшедшая, но Леонид-то нормальный! Что за чушь выгородите?

– Успокойтесь, Светлана Игоревна, я ничего неутверждаю, я только хочу разобраться. Вы не допускаете мысли, что ваш муж хотелуйти из жизни?

– Нет.

– И все-таки… Припомните, не был ли он подавленным впоследнее время перед гибелью, не говорил ли, что ему все опостылело, надоело,что он устал, не знает, что и как делать дальше?

Светлана молчала, низко опустив голову и сосредоточенноразглядывая круглые следы от стаканов, навечно отпечатавшиеся на приставномстолике для посетителей. Ольшанский терпеливо ждал, он по опыту знал, какнелегко людям бывает признавать, что их близкие ушли или хотели уйти из жизнидобровольно. Одно дело – убийство, когда виноват кто-то чужой. И совсем другое– самоубийство, когда винить некого, кроме самого себя, потому что не смогвовремя разглядеть душевную травму у человека, который рядом с тобой, необратил внимания на его депрессию, не придал значения каким-то словам. Ты самвиноват, потому что был глух и слеп, груб и жесток, совершил подлость, обманул,предал. Ты или сам довел человека до самоубийства, или не сумел предотвратитьбеду. В любом случае не виноват никто. Только ты.

– Я, наверное, должна вам рассказать всю правду, –наконец сказала она, поднимая глаза на следователя. – Тем более чтонедавно ко мне приходила свекровь, и ей я уже сказала. Так что вы все равноузнаете. Дело в том, что…

Она снова запнулась и умолкла. Ольшанский не стал ееторопить.

– Одним словом, все эти любовные романы написаны мной.Не Леонидом, а мной. Но мы с самого начала решили, что будем пользоваться егоименем. Так лучше для рекламы. Женских романов, написанных женщинами, прудпруди. А мужчин, которые умели бы сочинять романы для женщин, по пальцамперечесть. У нас в России нет ни одного. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да-да, Светлана Игоревна, я понимаю, – быстросказал Ольшанский, с трудом скрывая изумление. – Продолжайте, пожалуйста.

– Ну вот. Сначала нас все это ужасно забавляло. Мы такхохотали, вспоминая, как интервью у Лени брали, как издатели с нимразговаривают, как девочки в этих издательствах на него с обожанием смотрят.Телевидение, радио и все такое. Смешно было. А в последнее время Леня сталраздражаться из-за этого. Говорил, что чувствует себя вором, укравшим чужуюславу. Говорил, что ему стало невыносимо корчить из себя гениального литератораи знать, что на самом деле перо у него корявое и сочинять он не может. Его этоочень угнетало.