первой трудности, то есть превосходству над англичанами на море. Нет, ибо речь не шла ни о том, чтобы их превзойти, ни о том, чтобы с ними сравняться. Речь шла исключительно о том, чтобы путем ловкой комбинации привести флот в Ла-Манш. План Наполеона имел все шансы на удачу в руках человека более твердого, чем Вильнев. Без сомнения, Наполеон столкнулся здесь, хоть и в другой форме, с отрицательными сторонами морского превосходства неприятеля: Вильнев, остро ощущавший это превосходство, был им смущен, но смущен чрезмерно, смущен таким образом, какой компрометирует его честь перед историей. В конечном счете его флот храбро бился у Ферроля; и если предположить, что он потерпел бы у Бреста поражение, какое он потерпит недолгое время спустя в Трафальгаре, он дал бы выйти Гантому;

и разве не стоило труда проиграть сражение, чтобы затем перейти Ла-Манш? Разве можно назвать его поражением? Так что Вильнев был неправ, хотя его слишком обесславили, по обыкновению, принятому у нас в отношении тех, кто несчастлив. Он забыл, что преданность нередко восполняет то, чего недостает в материальном плане, не сумел подняться до высоты своей миссии и сделать то, что Латуш-Тревиль, без сомнения, сделал бы на его месте.

Таким образом, предприятие Наполеона не было химерой; оно было в высшей степени осуществимо в том виде, как он его подготовил; и, быть может, в глазах справедливых судей это безрезультатное предприятие сделает ему больше чести, чем те, что увенчались самым блистательным успехом. Не было оно и притворством, как вообразили некоторые люди, которым угодно искать глубÅны там, где их нет: несколько тысяч писем министров и императора не оставляют на этот счет никаких сомнений. То было серьезное предприятие, продолжавшееся в течение нескольких лет с настоящей страстью. Говорили также, что если бы Наполеон не оттолкнул Фултона, явившегося предложить ему паровую навигацию, он перешел бы пролив. Касательно же отказа Наполеона позволительно утверждать, что Фултон принес ему изобретение в младенческом возрасте, оно в ту минуту ничем не могло ему помочь. Так что Наполеон сделал всё, что мог. В этих обстоятельствах его совершенно не в чем упрекнуть. Провидение, несомненно, не желало, чтобы он добился успеха. Но почему?.. Он не всегда бывал прав по отношению к своим врагам, но на сей раз право было на его стороне.

IV

Ульм и Трафальгар

Присоединить Геную к Франции прямо накануне высадки в Англию и тем самым наконец предоставить Австрии причину для вступления в войну было большой ошибкой. Это значило спровоцировать и привлечь к себе грозную коалицию в ту минуту, когда Наполеон нуждался в абсолютном мире на континенте, чтобы располагать полной свободой действий против Англии. Между тем, хотя его по справедливости упрекали в том, что он произвел присоединение в подобных обстоятельствах, в действительности оно оказалось счастливым событием. Несомненно, если бы адмирал Вильнев сумел приплыть в Ла-Манш и появиться в Булони, пришлось бы вечно сожалеть о помехе исполнению величайшего плана; но Наполеон вынужден был бездействовать, поскольку адмирал не появлялся, и если бы он осмелился перейти пролив без защиты флота, то оказался бы в крайне затруднительном положении. Столь часто объявляя об экспедиции и трижды перенося ее, он рисковал выставить себя в смешном свете и подтвердить в глазах Европы свое полное бессилие в отношении Англии. Континентальная коалиция, предоставив ему новое поле битвы вместо упущенного, исправила совершенную им ошибку, сама совершив таковую, и весьма кстати выручила его из неопределенного и досадного положения. Связующая цепь событий бывает порой так странна! Продуманный план нередко проваливается, а ошибка ведет к успеху. Однако это не причина объявлять тщетной всякую предосторожность в управлении империями и полагаться на веления прихотей. Нет, в ведении дел увлечению всегда следует предпочитать расчет; но невозможно не признать, что замыслы Провидения, более надежные и глубокие, превышают замыслы человеческие. Это повод к скромности, а не к отказу от благоразумия.

Едва утих гнев из-за срыва Булонской экспедиции, как Наполеон всецело предался новому плану континентальной войны. Никогда прежде он не располагал столь великими ресурсами, и никогда перед ним не открывалось более просторное поле военных действий. Когда он командовал Итальянской армией, его движения ограничивались долиной Ломбардии и окружающими ее Альпами;

и если он подумывал выйти за их пределы, его планы тут же пресекала настороженность члена директории Карно. Составляя план кампании 1800 года, в бытность Первым консулом, он был вынужден считаться с равными ему тогда заместителями; его жаждущий развернуться гений всегда наталкивался на препятствия. Впервые он был свободен так, как были свободны Цезарь и Александр. Товарищи по оружию, стеснявшие его своей завистью или славой, сами исключили себя с поприща неосмотрительным или преступным поведением. У него остались только соратники, подчинявшиеся его воле и в высочайшей степени соединявшие в себе все качества, необходимые для исполнения его замыслов. Армия, утомленная долгим бездействием, мечтавшая о славе и битвах, закаленная десятью годами войны и тремя годами лагерной жизни, была готова к самым трудным предприятиям и самым смелым переходам. Вся Европа была открыта его комбинациям. Наполеон находился на западе, на берегах Северного моря и Ла-Манша, а Австрия надвигалась на Францию с востока, опираясь на русские, шведские, итальянские и английские силы, предоставленные в ее распоряжение европейским заговором. И если никогда еще французы не были столь способны противостоять внезапным и серьезным опасностям, то и трудности не имели себе равных. Армия, подготовленная как никакая другая, находилась на берегу океана, вдали от Рейна, Дуная и Альп, что объясняет отсутствие протестов со стороны держав по поводу ее формирования, и теперь нужно было внезапно перенести ее в центр континента. Вот какую проблему приходилось решить. Мы увидим, каким образом Наполеон задумал преодолеть расстояние, отделявшее его от врагов, и очутиться посреди них, в месте, наиболее подходящем для того, чтобы рассеять их грозную коалицию.

Хотя он упорно не хотел верить в близость войны, но прекрасно видел приготовления к ней и ее план. Швеция вооружалась в Штральзунде, в Шведской Померании; Россия – в Ревеле, в Финском заливе. Сообщали о двух больших русских армиях, одна из которых сосредоточивалась в Польше, дабы вовлечь Пруссию, другая – в Галиции, дабы прийти на помощь Австрии. Дело не ограничивалось подозрениями, было достоверно известно о формировании двух австрийских армий – 80-тысяч-ной в Баварии и 100-тысячной в Италии, связанных меж собой 25—30-тысячным корпусом в Тироле. Наконец, сборы русских на Корфу и англичан на Мальте, а также признаки волнения при неаполитанском дворе не позволяли более сомневаться в намерении покушения на юг Италии.

Итак, подготавливались четыре атаки. Первая, с