лошадей по всей Италии и тотчас заложить сто артиллерийских орудий. Поскольку французские войска были сформированы в дивизии и готовы к войне, эти распоряжения были легко и быстро исполнимы. Наполеон также приказал прислать рекрутов из призывных пунктов и готовить всюду сухие пайки, чтобы наполнить ими гарнизоны Италии. Поскольку Алессандрия была еще не достроена, он повелел организовать склады для Пьемонта в цитадели Турина.

Подобные же распоряжения он отдал относительно Германии. В тот же день, 23-го числа, он отправил курьера к Бернадотту, сменившему генерала Мортье на должности командующего в Ганновере. Он предписывал ему, под покровом величайшей секретности и не подавая никаких внешних признаков нового приказа, собрать в Геттингене, то есть на границе владений курфюрста, наибольшую часть армейского корпуса; начать со стягивания в этот пункт артиллерии и тяжелых грузов; исполнять все движения таким образом, чтобы их не могли ясно распознать раньше чем через десять-пятнадцать дней;

чтобы продлить сомнения, показаться лично в противоположном пункте; и наконец, дожидаться последнего приказа к выдвижению. Наполеон не сомневался, что договорится с Пруссией о Ганновере, и думал передвинуть армейский корпус, который выводил из Ганновера, в Баварию, пройдя, не спросив разрешения, через мелкие государства Центральной Германии.

Тот же курьер нес генералу Мармону в Тексель приказ немедленно подготовить упряжки и боеприпасы, чтобы через три дня его армейский корпус был готов к выступлению. При этом ему также рекомендовалось сохранять тайну и ничего пока не менять относительно погрузки войск, до получения нового приказа. Наконец, в самой Булони император произвел первый и единственный отход части сил расположения, а именно тяжелой кавалерии и драгунов. Он собрал больше кавалерии, чем в действительности требовалось, и гораздо больше, чем мог, вероятно, погрузить на корабли. Он приказал отвести на один переход кирасирскую дивизию Нансути и собрать в Сент-Омере пеших и конных драгун под командованием Бараге-д’Илье. Придав им некоторое количество орудий конной артиллерии, Наполеон без промедления направил их к Страсбургу. В то же время в Эльзасе он приказал собрать всю остававшуюся во Франции тяжелую кавалерию, спешно отправил генерал-аншефа артиллерии Сонжи готовить парк полевой артиллерии между Мецем и Страсбургом со средствами для закупки всех тягловых лошадей, каких только смогут найти в Лотарингии, Швейцарии и Эльзасе. Такой же приказ был отдан относительно пехоты, находившейся вблизи восточной границы. В Страсбурге были заказаны пятьсот тысяч сухих пайков. Эта многочисленная кавалерия, сопровождаемая конной артиллерией, при поддержке одного рода пехоты, а именно драгун, могла предоставить подвергающимся угрозе баварцам, во весь голос взывавшим о помощи, первое подкрепление. Несколько пехотных полков должны были оказаться в состоянии помочь им в самом скором времени. Наконец, и Бернадотт мог достичь Вюрцбурга за десять-двенадцать переходов. Так, за несколько дней, ничего не убавив от сил, подлежащих погрузке и высадке, кроме нескольких дивизий тяжелой кавалерии и драгун, Наполеон через несколько дней уже мог поддержать баварцев, на которых Австрия собиралась обрушить свои первые удары.

Отдав все эти распоряжения со стремительностью великого характера, император вновь обрел спокойствие духа и принялся ждать, что принесет ему ветер.

Он был мрачен, озабочен и суров с адмиралом Декре, на лице которого, казалось, читал все сомнения, поколебавшие Вильнева, и подолгу оставался на морском берегу, беспрестанно всматриваясь в горизонт. Морским офицерам, расставленным с подзорными трубами в различных точках побережья, было поручено наблюдать за всеми происшествиями на море и обо всём докладывать. В таком неопределенном положении, более всего отвратительном для пылких и сильных душ, любящих твердые решения, он провел три дня. Наконец адмирал Декре объявил ему, что, ввиду истекшего времени и господствующих на побережье от Гасконского залива до пролива Кале ветров, а также учитывая моральное состояние Вильнева, он убежден, что его флот взял курс на Кадис.

С глубочайшей болью, смешанной с бурными вспышками гнева, Наполеон отказался от надежды увидеть прибытие флота в пролив. Его раздражение было таково, что человек, которого он особенно любил, ученый Монж, почти каждое утро разделявший с ним военный завтрак на берегу моря в императорской палатке, незаметно удалился, рассудив, что его присутствие будет лишним. Он пошел к Дарю, тогдашнему главному баталеру[11], и рассказал ему об увиденном. В тот же миг Дарю был сам вызван к императору и нашел его взволнованным, говорящим с собой и, казалось, не замечающим входящих людей. Едва Дарю вошел и встал, молча ожидая его приказов, как Наполеон обратился к нему так, будто тот обо всём знал. «Знаете, – сказал он, – где Вильнев? В Кадисе!» – И Наполеон разразился длинной обличительной речью о слабости и неспособности его окружения. Он говорил, что его предала людская трусость, сожалел о гибели самого прекрасного и надежного из планов, какие он задумывал за всю жизнь, и показал всю горечь страдания гения, оставленного фортуной. Внезапно опомнившись, он самым неожиданным образом успокоился и, с удивительной легкостью перенесшись умом с закрытых теперь океанских дорог на открытые дороги континента, несколько часов кряду, с чрезвычайным присутствием духа и необычайной точностью подробностей, диктовал план, который мы прочтем в следующей книге. Это был план бессмертной кампании 1805 года. Ни в его голосе, ни на лице не оставалось уже и следа раздражения. Великие движения ума рассеивали его душевные горести. Вместо прямого нападения на Англию он собирался восторжествовать над ней, пройдя долгим и извилистым путем по континенту, и на этом пути ему предстояло обрести несравненное величие, прежде чем он обретет на нем свою погибель.

Мог ли он надежнее достичь цели прямым путем, то есть вторжением? Этот вопрос мы часто задаем в настоящем и будем задавать в будущем, и нам трудно найти ответ. В то же время, если бы Наполеон добрался до Дувра, вовсе не будет оскорблением британской нации утверждать, что она была бы завоевана армией и полководцем, который за восемнадцать месяцев победил и покорил Австрию, Германию, Пруссию и Россию. В самом деле, армия, разбившая в Аустерлице, Йене и Фридлянде восемьсот тысяч солдат континента, была той самой океанской армией, ни человеком больше. Следует также сказать, что неприкосновенность территории не подготовила Англию к опасности вторжения, что не уменьшает славы ее эскадр и регулярных войск. Потому маловероятно, чтобы она устояла перед солдатами Наполеона, – еще не изнуренными усталостью, еще не истребленными войной. Мы твердо убеждены, что если бы Наполеон добрался до Лондона, Англия начала бы переговоры.

Таким образом, весь вопрос заключался в переходе через пролив. Хотя флотилия могла перейти его летом в штиль, а зимой в тумане, переход таил много опасностей. Потому Наполеон и думал о помощи флота, чтобы защитить экспедицию. Вопрос сводился, могут сказать, к