«Отдавая честь, солдат должен вкладывать в это всю своюдушу», — говаривал он. В этих словах заключался глубокий фельдфебельскиймистицизм.

Он очень следил за тем, чтобы честь отдавали по всемправилам, со всеми тонкостями, абсолютно точно и с серьёзным видом. Онподстерегал каждого проходившего мимо, от рядового до подполковника. Рядовых,которые на лету притрагивались рукой к козырьку, как бы говоря: «Моёпочтеньице!» — он сам отводил в казармы для наложения взыскания. Для него несуществовало оправдания: «Я не видел».

«Солдат, — говаривал он, — должен и в толпе искатьсвоего начальника и думать только о том, чтобы исполнять обязанности,предписанные ему уставом. Падая на поле сражения, он и перед смертью долженотдать честь. Кто не умеет отдавать честь или делает вид, что не видитначальства, или же отдаёт честь небрежно, тот в моих глазах не человек, аживотное».

— Господин поручик, — грозно сказал полковникКраус, — младшие офицеры обязаны отдавать честь старшим. Это не отменено.А во-вторых, с каких это пор вошло у господ офицеров в моду ходить на прогулкус крадеными собаками? Да, с крадеными! Собака, которая принадлежитдругому, — краденая собака.

— Эта собака, господин полковник… — возразил былопоручик Лукаш.

— …принадлежит мне, господин поручик! — грубооборвал его полковник. — Это мой Фокс.

А Фокс, или Макс, вспомнив своего старого хозяина,совершенно выкинул из сердца нового и, вырвавшись, прыгал на полковника,проявляя такую радость, на которую способен разве толькогимназист-шестиклассник, обнаруживший взаимность у предмета своей любви…

— Гулять с крадеными собаками, господин поручик, никакне сочетается с честью офицера. Вы не знали? Офицер не имеет права покупатьсобаку, не убедившись предварительно, что покупка эта не будет иметь дурныхпоследствий! — гремел полковник Краус, гладя Фокса-Макса, который из подлостиначал рычать на поручика и скалить зубы, словно полковник науськивал его:«Возьми, возьми его!»

— Господин поручик, — продолжал полковник, —считаете ли вы приемлемым для себя ездить на краденом коне? Прочли ли вы моёобъявление в «Богемии» и «Тагеблатте» о том, что у меня пропал пинчер?.. Или выне читаете объявлений, которые ваш начальник даёт в газеты?

Полковник всплеснул руками.

— Ну и офицеры пошли! Где дисциплина? Полковник даётобъявления, а поручик их не читает!

«Хорошо бы съездить тебе раза два по роже, старый хрыч!» —подумал поручик, глядя на полковничьи бакенбарды, придававшие ему сходство сорангутангом.

— Пройдёмте со мною, — сказал полковник, и онипошли, продолжая милую беседу.

— На фронте, господин поручик, с вами такая вещь вовторой раз не случится. Прохаживаться в тылу с крадеными собаками, безусловно,очень некрасиво. Да-с. Прогуливаться с собакой своего начальника! В то времякак мы ежедневно теряем на полях сражений сотни офицеров… А между темобъявления не читаются. Я мог бы давать объявления о пропаже собаки сто летподряд. Двести лет! Триста лет!!

Полковник громко высморкался, что всегда было у негопризнаком сильного раздражения, и, сказав: «Можете продолжать прогулку!» —повернулся и пошёл, злобно стегая хлыстом по полам своей офицерской шинели.Поручик Лукаш перешёл на противоположную сторону и снова услыхал: «Halt!» Этополковник задержал какого-то несчастного пехотинца-запасного, который думал обоставшейся дома матери и не заметил его.

Суля солдату всех чертей, полковник собственноручно поволокего в казармы для наложения взыскания.

«Что сделать со Швейком? — раздумывал поручик. —Всю морду ему разобью. Нет, этого недостаточно. Нарезать из спины ремней, и тоэтому негодяю мало!»

Не думая больше о предстоящем свидании с дамой, разъярённыйпоручик направился домой.

«Убью его, мерзавца!» — сказал он про себя, садясь втрамвай.

* * *

Между тем бравый солдат Швейк всецело погружён в разговор свестовым из казарм. Вестовой принёс поручику бумаги на подпись и поджидал его.

Швейк угощал вестового кофеём. Разговор шёл о том, чтоАвстрия вылетит в трубу.

Говорилось об этом как о чём-то, не подлежащем сомнению.Один за другим сыпались афоризмы. Каждое слово из этих афоризмов суд,безусловно, определил бы как доказательство государственной измены, и их обоихповесили бы.

— Государь император небось одурел от всегоэтого, — заявил Швейк. — Умным-то он вообще никогда не был, но этавойна его наверняка доконает.

— Балда он! — веско поддержал солдат изказармы. — Глуп, как полено. Видно, и не знает, что война идёт. Ему,наверно, постеснялись бы об этом доложить. А его подпись на манифесте к своимнародам — одно жульничество. Напечатали без его ведома — он вообще уже ничегоне соображает.

— Он того… — тоном эксперта дополнил Швейк. —Ходит под себя, и кормить его приходится, как малого ребёнка. Намедни в пивнойодин господин рассказывал, что у него две кормилицы, и три раза в день государяимператора подносят к груди.

— Эх! — вздохнул солдат из казармы. —Поскорей бы уж нам наложили как следует, чтобы Австрия наконец успокоилась.

Разговор продолжался в том же духе. Швейк сказал в пользуАвстрии несколько тёплых слов, а именно, что такой идиотской монархии не местона белом свете, а солдат, делая из этого изречения практический вывод,прибавил:

— Как только попаду на фронт, тут же смоюсь.

Так высказывались солдаты о мировой войне. Вестовой изказармы сказал, что сегодня в Праге ходят слухи, будто у Находа уже слышнаорудийная пальба и будто русский царь очень скоро будет в Кракове.

Далее речь зашла о том, что чешский хлеб вывозится вГерманию и что германские солдаты получают сигареты и шоколад.

Потом они вспомнили о войнах былых времён, и Швейк серьёзнодоказывал, что когда в старое время в осаждённый город неприятеля кидализловонные горшки, то тоже не сладко было воевать в такой вони, Он-де читал, чтоодин город осаждали целые три года и неприятель только и делал, что развлекалсяс осаждёнными на такой манер.

Швейк рассказал бы ещё что-нибудь не менее интересное ипоучительное, если б разговор не был прерван приходом поручика Лукаша.

Бросив на Швейка страшный, уничтожающий взгляд, он подписалбумаги и, отпустив солдата, кивнул Швейку, чтобы тот шёл за ним в комнату.

Глаза поручика метали молнии. Сев на стул и глядя на Швейка,он размышлял о том, когда начать избиение.

«Сначала дам ему раза два по морде, — решилпоручик, — потом расквашу нос и оборву уши, а дальше видно будет».