— В случае если, не дай бог, вас ранят, приезжайте кнам поправляться. Будем за вами ухаживать как самые заботливые няньки.

Вернувшись в спальню, где пани Кати одевалась на дорогу,поручик нашёл на умывальнике четыреста крон и записку:

«Господин поручик, вы не могли защитить меня от этой обезьяны,моего мужа, идиота высшей марки. Вы позволили ему утащить меня, как какую-тозабытую в вашей квартире вещь. Кроме того, вы позволили себе заметить, будтопредложили мне своё гостеприимство. Надеюсь, я ввела вас в расходы не более чемна прилагаемые здесь четыреста крон, которые прошу разделить с вашим денщиком».

Поручик Лукаш с минуту стоял с запиской в руках, потоммедленно разорвал её, с улыбкой взглянул на деньги на умывальнике и, заметив,что пани Кати, причёсываясь перед зеркалом, в волнении забыла на столерасчёску, приобщил эту расчёску к коллекции своих фетишей-реликвий.

После обеда вернулся Швейк. Он ходил искать пинчера дляпоручика.

— Швейк, — сказал поручик, — вам повезло.Дама, которая у меня жила, уехала. Её увёз муж. А за все услуги, которые вы ейоказали, она оставила вам на умывальнике четыреста крон. Вы должны как следуетпоблагодарить её, а также её супруга, потому что это, собственно, его деньги,которые она забрала с собой на дорогу. Я вам продиктую письмо.

И он продиктовал:

— «Милостивый государь! Соблаговолите передатьсердечную благодарность вашей супруге за четыреста крон, подаренные мне ею зауслуги, которые я ей оказал во время пребывания в Праге. Всё, что я для неёсделал, я делал с удовольствием и посему не могу принять эти деньги и посылаюих…» Ну, пишите же дальше, Швейк! Чего вы там вертитесь! На чём я остановился?

— «…и посылаю их…» — срывающимся, трагическим голосомпрошептал Швейк.

— Так, отлично! «…посылаю их обратно с уверениями всовершенном уважении. Шлю почтительный привет и целую ручку вашей супруге.Иозеф Швейк, денщик поручика Лукаша…» Готово?

— Никак нет, господин обер-лейтенант, числа ещё нехватает.

— «Двадцатого декабря тысяча девятьсот четырнадцатогогода». Так. А теперь надпишите конверт, возьмите эти четыреста крон, отнеситеих на почту и пошлите по тому же адресу.

И поручик Лукаш начал весело насвистывать арию из оперетки«Разведённая жена».

— Да, вот ещё что, Швейк, — сказал поручик, когдаШвейк уходил на почту. — Как там насчёт собаки, которую вы ходили искать?

— Есть одна подходящая, господин обер-лейтенант.Замечательно красивый пёс. Но достать его будет трудновато. Завтра авосьвсё-таки приведу. Кусается!

Последнего слова поручик Лукаш недослышал, а между тем онобыло очень важным. «Хватает, сволочь, за что попало, — хотел ещё разповторить Швейк, но в конце концов решил: — Какое, собственно говоря, поручикудо этого дело? Он хочет иметь собаку и получит её».

Легко, конечно, сказать: «Приведите мне собаку». Но ведькаждый хозяин зорко следит за своей собакой, даже и за нечистокровной. ДажеЖучку, которая ни на что другое не способна, как только согревать своейстарушке хозяйке ноги, хозяйка любит и в обиду не даст.

Сама собака, особенно породистая, инстинктом чувствует, чтов один прекрасный день её у хозяина утащат. Она живёт в постоянном страхе, чтоеё украдут, непременно украдут на прогулке. Например, пёс отбегает от хозяина,сначала веселится, резвится, играет с другими собаками, лезет на них, непризнавая никакой морали, а они на него, обнюхивает тумбы, закидывает ножку накаждом углу (кстати, и около торговки на корзинку с картошкой) — словом,наслаждается жизнью вовсю. Мир кажется ему поистине прекрасным, как юноше,удачно сдавшему экзамены на аттестат зрелости.

Но вдруг вы замечаете, что вся резвость его исчезает: пёсначинает чувствовать, что погиб. Тут на него находит отчаяние. В испуге онносится взад и вперёд по улице, тянет носом, скулит и в полном отчаянии, поджавхвост, заложив уши назад, начинает метаться посреди улицы, сам не зная куда.

Обладай он даром речи, он непременно закричал бы: «ИисусМария, меня украдут!»

Были ли вы когда-нибудь на собачьем рынке, видели ли тамочень испуганных собак? Это все краденые. Большой город воспитал особый видворов, живущих исключительно кражей собак. Существуют породы маленьких салонныхсобачек — карликовые терьеры величиной с перчатку, которые легко поместятся вкармане пальто или в дамской муфте, где их и носят. Даже и оттуда воры стянут увас бедняжку! Злого немецкого пятнистого дога, свирепо стерегущего загородныйособняк, крадут посреди ночи. Полицейскую собаку стибрят из-под носа у сыщика.Если вы ведёте собаку на шнурке, у вас перережут шнурок и скроются с собакой, авы будете стоять и с глупым видом разглядывать обрывок. Пятьдесят процентовсобак, которых вы встречаете на улице, несколько раз меняли своих хозяев. Иможете купить свою собственную собаку, которую у вас несколько лет назад ещёщенком украли во время прогулки.

Но самая большая опасность быть украденной грозит собаке,когда её выводят для отправления малой и большой физиологической надобности.Особенно много пропадает их при последнем акте. Вот почему каждая собакаосторожно оглядывается при этом по сторонам.

Есть несколько методов кражи собак. Собаку крадут или прямо,непосредственно — на манер карманного воровства, или же несчастное созданиековарным образом подманивают. Собака — верное животное… но только вхрестоматиях и учебниках естествознания. Дайте самому верному псу понюхатьжареную сардельку из конины, и он погиб. Забыв о хозяине, идущем рядом, онповорачивает назад и бежит за вами. Из пасти у него текут слюни, и, впредвкушении сардельки, он приветливо виляет хвостом и раздувает ноздри, какбуйный жеребец, которого ведут к кобыле.

На Малой Стране у дворцовой лестницы приютилась маленькаяпивная. Однажды в этой пивной в заднем углу в полутьме сидели двое: солдат иштатский. Наклонившись друг к Другу, они таинственно шептались. У обоих был видзаговорщиков времён венецианской республики.

— Каждый день в восемь часов утра, — шепталштатский солдату, — прислуга водит его в сквер, на углу Гавличковойплощади. Но кусается, сволочь, зверски. Погладить не даётся.

И, наклонившись ещё ближе к солдату, штатский зашептал емуна ухо:

— Даже сардельки не жрёт.

— А жареную?

— И жареную не жрёт.

Оба сплюнули.

— Так что же эта сволочь жрёт?

— А чёрт её знает что! Бывают такие изнеженные даизбалованные псы, что твой архиепископ.

Солдат и штатский чокнулись, и штатский опять зашептал:

— Один шпиц, который был мне до зарезу нужен для псарниу Кламовки, тоже никак не хотел брать у меня сардельку. Ходил я за ним три дня,наконец не выдержал и прямо спросил хозяйку, которая ходила с ним на прогулку,что, собственно, этот шпиц жрёт. Уж больно он красивый. Хозяйке это польстило,и она сказала, что шпиц больше всего любит отбивные котлеты. Купил я емушницель. Думаю, это будет ещё лучше. А шпиц-то, стерва, понимаешь, на шницельдаже и не взглянул, потому что это была телятина, а он, оказывается, ничего,кроме свинины, не признавал. Пришлось купить свиную отбивную. Дал я ему еёпонюхать, а сам бегу. Собака за мной. Хозяйка как завопит: «Пунтик! Пунтик!»Куда там твой Пунтик! Пунтик побежал за котлетой за угол, а там я нацепил емуцепочку на шею, и на следующий же день собака была на псарне у Кламовки. Нагруди у неё было несколько белых пятен, так я их закрасил чёрным, никто её и неузнал… Но другие собаки (а их было порядком) все хорошо шли на жаренуюсардельку из конины… Всё-таки лучше всего, Швейк, спросить прислугу, что этасобака больше всего любит. Ты солдат, фигурой ты вышел, — тебе она скореескажет. Я уж один раз её спрашивал, а она на меня так посмотрела, словно коломпроткнула: «А вам какое дело?» Собой-то она не больно хороша, попросту сказать— обезьяна, но с солдатом говорить станет.