– А че сам не женился? Не любил?

– Любил.

– Так в чем же дело?

– Все банально, Елена Андреевна. У меня тогда даже съемной квартиры не было – бывший студент. Тусоваться у моей мамы в однокомнатной – не очень приятная перспектива. Нашелся мужик побогаче.

– Э-э-э, как же вас угораздило в такую банальщину влюбиться?

– Да почему банальщину-то? Всем хочется жить лучше. Вот и все. У вас-то, мадам, как я слышал, муж тоже не доктор?

Вот это ниже пояса.

– Один – ноль в вашу пользу, Вячеслав Дмитриевич. Только я сейчас в процессе разбора полетов нахожусь.

– Получается?

– Пока не очень…

– Помощь не нужна?

– Попытаюсь сама.

Мы валялись еще минут двадцать просто так, разглядывая друг друга, самые мелкие детали. Молча, слушая дыхание и звуки из коридора. Какой шикарный подарок, почти час. Целый час! Славка лениво поднялся и хлебнул холодной воды прямо из-под крана.

– Кстати, доктор Сорокина, забыл вам сообщить: мужичок тот, после аварии…

Сердце бешено заколотилось.

– И?

– И вот… Родственники вчера приходили, бабушка. Согласие подписала на снятие с трубы. Вскрытия, как говорится, не планируется. Так что, если не случится чуда, скорее всего завтра.

Воздух застыл в горле, и дышать стало нечем, но тут Люсинда начала ломиться в дверь и, обнаружив ее запертой, завопила:

– Елена Андреевна, на выход!

Все хорошо. Дыши глубже, доктор. У всех на свете есть бабушки и дедушки.

Мы засуетились, стали разбирать разбросанную одежду. Сначала из ординаторской вышла я, а минут через десять, стараясь остаться незамеченным, вышел в коридор Славка. Впрочем, все эти глупые попытки соблюсти конспирацию оказались совершенно напрасными. Огромная больница уже кипела от невероятной новости, которую Федька в минуту жаркой страсти сообщил Лидочке, медсестре из оперблока. В целом никаких отрицательных эмоций по поводу такой утечки информации я не испытывала.

Ночь не оставила даже получаса на отдых, и четверг тоже протекал ужасно с самого утра. Вовка позвонил уже в восемь часов и сообщил, что опять приедет вечером на последний-препоследний разговор. Собственно, правда надо было что-то решать: или идти уже с заявлением в ЗАГС, или домой.

Весь день оказался бы совсем изгажен, если бы не мимолетное свидание в кабинете заведующей нейрохирургии, очень кстати ушедшей в отпуск и оставившей Славке как исполняющему обязанности ключи. Эти полчаса дали много радости и оптимизма. К четырем часам фортуна совершенно отчетливо повернулась ко мне лицом и улыбнулась: Семен Петрович опять был в запое, и я с удовольствием сообщила Вовке, что предсмертная беседа отменяется по причине внеурочного дежурства. Забежав домой, я приняла душ и к пяти часам прискакала обратно в приемник. Славки не было, но, узнав, что я на посту, он пообещал, что придет с домашним одеялом ко мне в каморку. Его порыв я вынуждена была притормозить, так как такие действия – это уже откровенное игнорирование мнения коллектива и компрометация морального облика замужней женщины. Последние два дня мне казалось, что Славка явно больше положенного интересуется моим семейным положением, чувствуя, видимо, что что-то у меня сильно не так. В какой-то момент мне и правда хотелось броситься ему на шею и молить о спасении, но было страшно отравить наши слишком хрупкие отношения своими соплями.

К десяти часам вечера я почувствовала, что не могу ни писать, ни сидеть, ни тем более смотреть больных, да и вообще про них думать. Сказались наконец напряжение и бессонница последнего месяца.

А я-то думала, что я робот. Ан нет.

Я чувствовала себя неуютно: другая бригада медсестер, другие голоса и лица, другие врачи. Еле передвигаясь по коридорам из смотровой в смотровую, я ощущала, как пол и стены раскачиваются и теряют свои четкие очертания. Народу, как назло, прибывало невозможно много, климатические аномалии не давали ни минуты расслабиться, и до двух ночи я как зомби бороздила пространство, плохо соображая, что делаю. Неприятностей также добавлял тот самый молодой хирург, которого Федька отправил дежурить в другие дни. Бедный парень бегал по приемнику, совершая бессистемное броуновское движение, и КПД его близилось к нулю. Я успокаивала себя, восстанавливая в памяти картины своих первых дежурств, однако размеры моего великодушия были обратно пропорциональны накопившейся усталости. Доктор Сорокина нет-нет да и прикрикивала на пацана, проклиная себя через секунду за омерзительную дедовщину.

В полтретьего я наконец зашла в свою каморку и завалилась на диванчик. Глаза закрылись, темнота наступила почти сразу. Тяжелое неглубокое забытье, когда кажется, что ты спишь, но все же по выработанной на дежурствах привычке ловишь звуки из коридора. Не помню, сколько времени прошло, может, полчаса или час, но подсознание включило третье ухо на полную мощность и начало принимать из соседней смотровой тревожные звуки. Первые минуты организм сопротивлялся, как мог, доказывая всему переплетению нервных клеток в моей черепной коробке, что мы спим. Но звуки становились все явственнее. На грохочущей старой каталке завезли мужичка лет шестидесяти, судя по стонам. Доносились невнятные фразы, медсестра и несчастный ботаник с хирургии суетились вокруг: она пыталась взять анализы, а он метался в потугах выудить из больного хоть какие-то ответы на свои неразрешимые вопросы. Мне даже что-то снилось, и звуки извне накладывались на сон.

– Доктор, не могу… Плохо, дышать нечем, голова кружится… Доктор, помогите, не могу…

– Батенька, а что болит-то у вас? Тут «Скорая» написала: «острый живот».

– Да ничего уже не болит, доктор. Плохо… голова…

– Батенька, да тут же написали: «острый живот». Так, может, болит где-то?

– Да не помню я… Живот болел дома…

– А теперь что, не болит?

– Ой, доктор… Ну сделайте что-нибудь… Не знаю я… Может, болит… Не могу больше… дышать нечем, все плывет…

Мужик тяжело дышал, речь становилась все более смазанной.

Господи, только бы не будили… только бы сам разобрался, черт придурошный… Люди, не стучитесь, прошу…

Но тягомотина не прекращалась еще несколько минут и назойливо била в уши. Снилась Катька, в животе у нее почему-то плескалась огромная трехлитровая банка сливового компота, и всем вокруг было страшно весело, включая саму Катьку. Господи, какой бред! Жутко смешно…

Аневризма… Аневризма аорты в животе рванула!

Я пулей вылетела из каморки и одним прыжком метнулась в смотровую. Белый, как простыня, мужик уже сложился пополам, холодный пот лился ручьем. Опрокинув на своем пути несчастного парня, я вырвала из рук медсестры тонометр. Давление пятьдесят на двадцать… Все, приплыли… В банке с компотом…

– Быстро потащили в реанимацию, придурки!