Кто же вы такой, Дуайт Эверс?

– Едем домой, – проговорил Опал. – Керн, наверное, отощал с голоду, как спичка.

По пути в город помощник шерифа помалкивал. Себе дороже – отвлекать шерифа, когда тот глубоко задумывается. Даже если мысли его – о чем-то приятном.

Шериф работал, и отвлекать его было опасно.

Дуайт перенес ее в экипаж. Кэрол слышала его натужное ворчание, каждый шаг, скрип каждого камешка, на который ступала его нога.

Но, что более важно, она видела все это.

Свет не исчез!

Когда Дуайт поднял ее со стола, она не поняла, что страшнее – то, что свет исчезнет, или то, что все останется как есть. Оказалось, Дуайт переносит ее в какое-то другое место.

Но куда?

На кладбище? Это что – похороны?

Она не стала кричать, звать на помощь. Вместо этого она сделала то, чего не делала никогда.

По-прежнему находясь в Воющем городе, Кэрол села.

Кэрол пока не знала, можно ли повторить это действие в реальном мире. Но сам факт того, что она сделала это – пусть и таким вот образом, – был победой, триумфом!

О, как бы ей хотелось рассказать об этом Джону Боуи! Как жалко, что об этом никогда не узнает Хэтти!

Мама! Мама! Я села. Не знаю, случайно или как-то еще, но я сделала это!

Да, чудовище действительно совершило ошибку. Чудовище перевернуло ее, развернув лицом в том направлении, откуда она падала. И впервые в жизни Кэрол осознала: есть надежда, что ей каким-то образом удастся взять кому под контроль.

Доказательством сему было то, что она сидела.

Неожиданно образ подвала был вытеснен другими образами – словно она разглядывала фотоальбом, причем слишком роскошный даже для самых состоятельных жителей города. Да, в свете, пронизывавшем ее пораженное комой существо (свете, который, без сомнения, оставило для нее то самое чудовище), подвал превратился в лестницу, а потом и в кухню. Потом стали сменять друг друга образы холла, столовой, гостиной, передней и наконец появились входные двери. Все это колебалось и вибрировало, словно было игрушкой невидимых рук. Кэрол не видела Дуайта, который нес ее, и моментами ей казалось, что она – призрак, плывущий по принадлежащему ей дому.

Лишь однажды до нее донесся голос мужа:

– Спрячьте ее, – проговорил он, и голосу вторил стук его башмаков по кухонному полу. – Вот я и прячу.

Когда Дуайт подносил ее к входным дверям, дыхание его стало натужным и прерывистым. Перед Кэрол предстал образ экипажа на дорожке, ведущей к дому, а через мгновение – образ того же экипажа, но с открытой дверцей. Потом она оказалась внутри, сидя на полу. И одновременно не сидя.

Та Кэролл, которую Дуайт собирался спрятать, лежала в экипаже на спине – неподвижно, словно умерла. И в то время как чувство триумфа (Я сижу! В Воющем городе!) боролось в Кэрол с ужасом, который она испытывала с того момента, как осознала предательство мужа, а также с болью натянутых и, казалось, готовых лопнуть нервов, ее ощущение пространства и времени было смазано в еще большей степени образом, который она увидела внутри экипажа. Это был образ ее самой, лежащей навзничь на полу.

Она видела свои закрытые глаза, прядь волос, легших на лоб. На ней было то же самое желтое платье и коричневые башмаки, которые она надела, чтобы гулять с Фаррой в саду. Кэрол долго смотрела на свой собственный образ и отвлеклась лишь тогда, когда Дуайт щелкнул поводьями и лошадиные копыта, взрыв гравий, устроили в Воющем гомоде камнепад.

Зеркало, – подумала она.

Вместе с ней внутрь экипажа Дуайт погрузил и зеркало. Он установил его на полу, прямо перед ней, словно хотел убедить ее в том, что, несмотря на ее непостижимые успехи, положение ее ненамного улучшилось по сравнению с тем, прежним, – до прихода чудовища в подвал.

Но ведь Дуайт ничего не знал об этом. Не мог знать! И зеркало испугало ее. Не потому только, что показало ей саму себя, но потому что открыло – у Дуайта есть планы. Но какие именно планы?

– Спрячьте свою жену, – вновь произнес Дуайт, и голос его походил на влажный откос свежевырытой могилы. – А я как раз и прячу!

Кэрол посмотрела на свое спящее тело, отразившееся в зеркале. Зеркало! Она узнала его – его однажды вечером принес в их дом Джон Боуи, детально объяснив, как оно устроено.

– Поставь это зеркало посередине комнаты, – сказал Джон. – Отражающая поверхность у него с обеих сторон. Таким образом, ты всегда сможешь себя в нем увидеть, где бы ни находилась. И, если в его присутствии ты упадешь… Кто знает, может быть, тебе поможет то, что ты увидишь себя падающей?

Дуайт не знал, что зеркало было подношением от Боуи. Впрочем, ему было бы все равно. Но, несмотря на то что Джон очень надеялся, что его подарок окажется полезным, муж теперь приберег его для каких-то иных целей, о которых Кэрол пока не догадывалась. И приступ ярости, вызванной в ней этим поступком Дуайта, придал ей новые силы. А она так в них нуждалась!

Она посмотрела на свои отраженные в зеркале руки. Собрала в кулак всю свою волю и сконцентрировалась на пальцах.

Кэрол, сидящая на полу экипажа, внимательно наблюдала за Кэрол, неподвижно лежащей перед ней.

Дуайт гнал лошадей вперед, в неизвестность, и в этот момент Кэрол попыталась пошевелить пальцами. О, чудо! Пальцы, ее физические пальцы чуть приподнялись над полом экипажа и, побежденные невероятной тяжестью, вновь безвольно упали.

И тут же она услышала хор хриплых голосов, рев глоток, разразившихся смехом, – словно в одно мгновение промелькнула перед ней череда тех уродливых физиономий, что она видела в подвале в колеблющемся мерцании свечи.

Был ли с нею свет или нет – Кэрол по-прежнему пребывала в Воющем городе. И тот образ реального мира, который она обнаружила в зеркале, не собирался вытаскивать ее оттуда.

Эдвард Банни сидел в салуне в Портсмуте и играл в карты, когда туда через вращающиеся двери вошел человек по имени Хикори. Эдварду была знакома эта физиономия – Хикори был почтальоном для всех, кто не в ладах с законом, и, когда он появлялся поблизости, это означало, что у него для тебя есть новости.

Сам Эдвард Банни был на Большой дороге смотрящим. У наемных головорезов работа не переводилась: количество народа, не дружившего с законом, росло не по дням, а по часам. И за всем этим следовало приглядывать. Кое-кому было важно знать, где и в какое время находится такой-то и такой-то наемный убийца. Ни один из них не имел постоянного жилья. Вряд ли хоть кто-то назывался своим настоящим именем. Работа Банни состояла в том, чтобы отслеживать передвижения каждого из них, нанимать, а потом докладывать, куда следует, как они выполняют свою работу.

Обычно Эдварда Банни нанимали таким образом: придет телеграмма, а в ней вопрос – есть там у вас кто-нибудь поблизости? Банни ответит парочкой имен. А кто из них лучше справится с работой? Это совсем не предполагало, что Банни знал детали предстоящего дела. Нет, он должен был исходить из того, кто из подручных головорезов способен в нужный момент оставаться трезвым, стойким и обязательным работником. Да, это было важное дело – Банни являлся той осью, на которой по Большой дороге катилось черное колесо жизни и смерти. Босса у Банни не было, но его часто нанимала Лафайетт из Хэрроуза, и такие люди, мужчины и женщины, были в каждом городке, стоящем на Большой дороге. А Хикори, который теперь стоял, притулившись к барной стойке, с видом полнейшего безразличия, причем актер из него был тот еще, воплощал собой грядущую работенку Банни. Естественно, работу ему даст Лафайетт.