* * *

Через день в хирургической клинике Первого московскогомедицинского института состоялась долгожданная операция с применением новогометода анестезии. На амфитеатре вокруг операционного стола не было мест.Пришлось ограничить число зрителей только врачами и аспирантами. Студентыстаршего курса толкались на застекленном балконе под потолком.

Все прошло на удивление гладко. Разработанный в последниемесяцы анестезирующий состав прекрасно действовал на стволы и окончания нервов.Пациент был спокоен, шутил с сестрами. «Как себя чувствуете, ЮзефАлександрович?» – каждые пять минут спрашивал его Градов, и каждый разпочтенный настройщик роялей с неизменной бодростью отвечал: «Прекрасно, БорисНикитич». Теперь Савва Китайгородский накладывал последние швы. Вскоре больногоувезли. Хирурги отступили от стола и сняли маски. Амфитеатр разразилсяаплодисментами.

– Итак, товарищи, можно считать, что с сегодняшнего дняанестезионная система Градова – Китайгородского продвинута в общуюпрактику! – громогласно объявил профессор.

Савва смотрел на своего шефа с ошеломленным видом, да и всеприсутствующие были удивлены: мало кто из профессоров так просто делился славойс молодыми помощниками.

Когда они остались одни в кабинете Градова, сестра принесладве мензурки с разведенным спиртом. Савва и Борис Никитич чокнулись.

– Ух! – сказал Савва и потер лицо двумяладонями. – Да как же так, Борис Никитич? Система Градова –Китайгородского? Ей-богу, я не заслужил!

– Очень даже заслужили, – возразил профессор. – Выбыли со мной с самого начала, Савва, работали, как вол, и в лаборатории, и вклинике, внесли столько блестящих предложений! Да и вообще... – Он чутьбыло не сказал «вы мне как сын». Вместо этого положил молодому человеку руку наплечо. – Скажите, Савва, как получилось, что вы тогда, в двадцать седьмом,не поженились с Нинкой?

Савва был в полном замешательстве. Сладкая тоска, стольнеуместная в стенах хирургической клиники, бурно подкатывала к горлу.

– Ну... я, право, не знаю... сначала Семен, потом Степан...Разочарование в Семене, увлечение Степаном. Ведь они же поэты, Нина и Степа, неправда ли?.. А я – лишь скромный докторишка... Боже мой, да я люблю вашу дочьбольше всего на свете!.. Я только о ней и думаю, когда... когда не оперирую,Борис Никитич...

– Она скоро возвращается, мой друг, – сказал Градов. Ониспытывал к ассистенту острую симпатию и жалость. Скромный докторишка... Когдаон ухаживал за Мэри в конце прошлого века, медицинский диплом считался верхомпрестижа. При нынешней власти все привычные престижи подвергаются унижению.

– Нина возвращается! – вскричал Савва, но тут жеосекся, отвернулся к окну. Там на ветке березы раскачивался воробей. Крохотнаякапелька слетела у него из-под хвоста. Победно взъерошившись, он взмыл внеизвестном ему самому направлении.

К северу от грузинской столицы в прозрачном воздухе виденбыл отдаленный горный хребет. Еще более впечатляющие пики гор сияли на фанерномщите сразу за входом в городской зоопарк. На фоне этих гор изображен былстройнейший, осиная талия, кавказец в черкеске с газырями на груди и с кинжаломна поясе. Вместо лица – овальная дырка. В нее-то и влезает круглая русскаяфизиономия беспутного «попутчика» Степы Калистратова. Вуаля – вот он уже иромантический абрек. Фотограф с усами а-ля Вильгельм (или командарм Первойконной Семен Буденный) поднимает магниевую вспышку, ныряет под покрывало.

– Скажите «изюм», батоно!

– Кишмиш! – крикнул Степан. Магний вспыхнул. Фотографвынырнул.

– Браво! Вы моя лучшая модель за весь год! Куда прикажетеприслать фотографии? Москва, Париж, Монте-Карло?

– В Соловки, мусье! Все приличные люди отдыхают сейчас вСоловках, очевидно, это будет и мой адрес на ближайшее будущее, –ответствовал поэт.

Он явно играл на зрителя, но, оглядевшись, был оченьразочарован, не найдя вокруг никого, кроме своего неизменного Отари, рыцаряпечального образа. Зрители же, на которых все работалось, группа хохочущихмолодых людей и среди них личная жена Нина, находились неподалеку, но необращали на Степу никакого внимания.

Вся компания – Нина, ее кузен Нугзар, молодой поэт Мимино,танцовщица Шалико и художник Сандро Певзнер – приплясывала перед клеткой, изкоторой, поднявшись на задние лапы, взирал на них огромный бурый медведь. Ктотут был зрителем, а кто исполнителем, нелегко разобраться. Все, включая,кажется, и медведя, преисполнены были какой-то фальшивой иронии и дешевойтеатральности, какие возникают порой в молодых компаниях после большого ночногопира и утренних хаши с водкой.

Особенно старалась Нина, она простирала руки и взывала кмедведю:

– Дорогой мой русский медведь! Земляк! Соотечественник!Попутчик жизни! Бедный, что ты почувствовал, когда проснулся после своейсладкой спячки и обнаружил себя в этой гнусной клетке?! Дитя мое! Ты мойЛермонтов, заброшенный на Кавказ! Как я хочу тебя поцеловать!

Она вроде бы не замечала никого вокруг, но краем глаза всеже видела своего мужа с его Отари, и сквозь хмель и расхристанность в нейподнималась какая-то злинка. Вдруг, не отдавая самой себе отчета, онаперепрыгнула через барьер, подбежала к клетке и рванула дверь. Замок оказалсянезащелкнутым, слетел, и дверь открылась. Нина вошла внутрь. Медведь, будтоСобакевич в театральной интерпретации великой поэмы, медленно к ней повернулся.Не раздумывая, Нина встала на цыпочки и запечатлела на его мордевеликолепнейший поцелуй. Опять же краем глаза заметила, что Степан со всех ногбежит к месту действия, а за ним, заламывая руки, поспешает Отари. Донесся крикмужа:

– Нинка, ты совсем рехнулась!

Возле клетки Нугзар перехватил Степана, зажал ему рот,скомандовал железным голосом:

– Перестань вопить!

Медведь между тем положил передние лапы на плечи Нины итоптался возле нее, опять же как Собакевич в гостиной, точно боясь наступить наногу. Пасть его была приоткрыта, оттуда разило застойной вонью. Все давно ужеперестали смеяться. Кто может предвидеть следующий шаг скучающего медведя?Только Нина еще храбрилась, старалась не потерять ноту:

– Бедный мой медведь! Мой Лермонтов! Дитя мое! На самом делеона боялась шелохнуться под лапами зверя.

Мелькнула даже мысль: какой немыслимый конец! Медведь жеявно не собирался упустить такой беспрецедентной возможности позабавиться.

Степан оттолкнул Нугзара, завопил истерически:

– Сторожа позовите! С пожарным шлангом!