– Здравствуйте, у телефона профессор-орденоносец, хирургБорис Никитич Градов. Мне необходимо поговорить с товарищем Калининым.Простите, дело не терпит отлагательств. Да, да... Что вы сделаете, товарищ?Провентилируете обстановку? Пожалуйста, провентилируйте ее. Да, я подожду.

Он снял ботинки и брюки и уже принял от жены официальныйкостюм, когда услышал в трубке тверскую малокупеческую скороговорочку: Калинин.

«Почему я раньше не замечала на правой голени у Бо этойсиней вены? – подумала Мэри, глядя на бесштанного мужа. – Это, должнобыть, от многочасового стояния на операциях».

Градов уверенно и с должной долей почтительности, словом,как надо, говорил с козлобородым «всероссийским старостой», о котором в Москвеходили слухи, что в общем-то не злодей, только охальник и трус.

– Мне необходимо поговорить с вами, Михаил Иванович.Убедительно прошу принять меня прямо сегодня. Отниму у вас не более четвертичаса. – Держа трубку между ухом и плечом, он ловкими движениями завязывалгалстук. – Да? Чрезвычайно благодарен. Немедленно выезжаю.

Повесив трубку, он при всех регалиях предстал перед женой.Мэри поцеловала его, чуть отодвинулась, любуясь. Даже эти варварские ордена емук лицу.

– Я была не права, Бо, ты не потерял духовной свободы!

* * *

К вечеру все окончательно и самым счастливым образомразрешилось. Заветная фраза кремлевских владык «Можете спокойно работать,товарищ Градов» была произнесена. На даче воцарилось веселье. Митя гонялся заБорисом IV по всем комнатам, даже и не подозревая, что он только что подлежал«изъятию», а только лишь чувствуя праздничное возбуждение, которое всегдаохватывало этот дом в дни полного сбора. В столовой играл патефон и открывалисьбутылки. Самым счастливым был, разумеется, Пифагор, который все знал. Крометого, и это, может быть, даже главнее: Нина, Нина приехала, любимая сестра!Мэри раскраснелась, все время награждала носителя стойкой духовной свободы, тоесть своего мужа, поцелуями.

– Наш папочка сегодня герой! Наш папочка сегодня герой!Борис Никитич с большим значением, хотя и не без сдержанного юмора, повествовалоб аудиенции:

– Вот что значит быть русским врачом, друзья мои! Членправительства... да-с... хм... да еще такого правительства... говорит с тобойна равных!

Он посмотрел внимательно на Нину. Дочь была бледна, какбудто не с Юга приехала, а из туманного Питера. Вдруг до него дошло, что онаодна.

– Ба, а где же Степан?

Нина ничего не ответила, но зато тут же выступил впереддонельзя возбужденный, если не сказать сияющий от счастья, СавваКитайгородский.

– Вообразите, леди и джентльмены, поезд приходит, Нинавыпрыгивает из вагона, и я вижу, что она... она одна, леди и джентльмены! Яоглядываюсь вокруг: увы, Степана нет, он просто не определяется в пространстве!Я даже влез в вагон в поисках Степана, но его и там не было... Он простодраматически отсутствовал, леди и джентльмены!

Он оглянулся на Нину, и она ему, персонально ему, ассистентукафедры общей хирургии, улыбнулась. Чуть-чуть рассеянная улыбка, но с явнымадресом, не просто в воздух.

Профессор тут тоже улыбнулся понимающе, адресовался к Савве:

– И вы были этим отсутствием чертовски удручены, мой друг,не правда ли? Встречать двух персон, а встретить лишь одну, это нелегко.

Может, впервые со времен «дела Фрунзе» Борис Никитич был такзамечательно оживлен, как сегодня. Он перехватил на лету своего внука Бориса IVи посадил его к себе на колени.

– Надеюсь, хотя бы этот отпрыск, Борис IV, пойдет по стопамдеда и станет великим русским врачом.

– Пойду, пойду, дед! Где твои стопы?! – вскричал БорисI V.

С кухни всем присутствующим салютовал граненым стаканчикомучастковый уполномоченный Слабопетуховский. Агаша сновала туда-сюда с блюдамипирожков и холодца. Никита, Вероника, Цецилия, Кирилл, Нина и Савва – всявзрослеющая к этим временам, к тpидцатому году, крепнущая посреди «великогоперемола» молодежь градовского дома – вышли на веранду покурить.

– Подумать только, – пыхнул папиросой Никита. –Старик никому ничего не сказал и все устроил сам. А ведь я бы тоже мог черезБлюхера... он член ЦК...

– Тише, товарищи, Митя ничего не знает, – предупредилаЦецилия. – Да и не нужно ему ничего знать о его прошлом. Пусть вырастетполноценным советским человеком.

Нина в этот момент метнула на нее явно грузинский взгляд, ноничего не сказала. Никита усмехнулся:

– А все-таки, Цилька и Кирка, этот случай не очень-топодходит к вашим историческим классификациям, а?

– Исключения все-таки не опровергают процесса кактакового, – со странной для него мягкой академичностью возразил Кирилл.

Шикарно хохотнула Вероника:

– Предпочитаю все же подпадать под исключения, чем подпроцесс!

Агаша звала всех к столу. В доме, невзирая на всетреволнения, а может быть, благодаря им, несмотря и на идеологические шероховатости,распространялась всеобщая веселая влюбленность.

– Ну, почему, почему мы не можем всегда все житьвместе?! – восклицала мама Мэри.

И только Нина улыбалась вымученной улыбкой. Она еще неприехала. Медленно, будто поезд, проходящий через узловую станцию, проходиличерез нее события последних дней: объяснение со Степаном, убийство ЛадоКахабидзе, ночь с убийцей и самое последнее – короткий эпизод по дороге с юга,железнодорожное впечатление современной Анны Карениной.

...Поезд медленно проходил через узловую станцию Ростов –Нахичевань. Нина стояла в проходе своего «международного вагона», курила. Онане могла оторвать глаз от окна. В тошнотворном свете станционных огней передней проплывали бесконечные вагоны-теплушки, «сорок человек, восемь лошадей», вкоторых вывозили на восток, на вечное поселение, кулацкие семьи Украины иКубани.

В крохотных окошечках под крышами вагонов набито было месивоглаз и губ, общее, бледное до желтизны лицо. Кое-где, видимо, вопреки приказудвери теплушек были чуть приоткрыты для притока воздуха. Оттуда неслисьпроклятья, вопли, детский плач. Вдруг истерически взвизгнула гармошка.Неизвестно, сколько лошадей, но людей там явно было сверх нормы. Междусоставами, на путях, расставлена была охрана – кургузые красноармейцы с винтовками.Иногда, ведя собак, проходили специалисты, энкавэдэшная вохра.

Нина не могла оторвать взгляд от этих вагонов смерти. Ивдруг кто-то ответил на ее взгляд. Из окошечка теплушки прямо на нее, молодуюкрасивую женщину из «международного вагона», смотрело распухшее страшное лицонеопределенного пола, именно общее лицо с непересчитанным количеством глаз.Смотрело с ненавистью и презреньем.