к идее универсального континуума, и реальность выступает в физических концепциях как «изменения напряжения или энергии» (с. 287).Материя и дух

Рассмотренные выше размышления Бергсона о связи протяженного и непротяженного, качества и количества, движения и ощущения непосредственно подводят его к проблеме связи материи и духа. Правда, нужно отметить, что, хотя Бергсон много говорит в своей книге о материи, между тем именно это понятие нельзя еще назвать вполне ясным. Очевидно, это отражает тот факт, что Бергсон пока не сформулировал для себя решение данного вопроса: не случайно он сам замечает, что вовсе не намерен излагать здесь какую-либо теорию материи. Действительно, это еще не теория, а ее эскиз. В целом он, как мы видели, отождествляет материю с непрерывной, разнородной, подвижной и протяженной реальностью. Но какова природа этой реальности? Материи, в отличие от памяти, свойственно скорее актуальное существование: в нашем восприятии, как Бергсон показал раньше, рассуждая о прошлом, настоящем и будущем, материя предстает как почти мгновенный срез непрерывности становления, делаемый сознанием. (Обратим внимание: почти мгновенный; вскоре станет ясно, почему это важно.) Материю как нечто протяженное в пространстве можно определить как «непрерывно начинающееся заново настоящее» (с. 247), и если бы не было памяти, сохраняющей все эти моменты настоящего, то нужно было бы предположить, что материальная вселенная «настоящим чудом погибает и воскресает каждое мгновение длительности» (с. 254). Память у Бергсона фактически играет ту роль, которую у Декарта выполнял Бог, ежемгновенно творивший заново универсум.

Поскольку восприятие при помощи памяти сгущает растянутое, т. е. экстенсивное, существование в интенсивные моменты, то можно сказать, что в этом аспекте «материя… большей частью происходит из памяти» (с. 275). Отметим, что память в последней части книги и в заключении рассматривается уже в ином плане, чем раньше; здесь тоже выделены две функции памяти, но это деление осуществляется по иному принципу. Первая функция памяти состоит в постоянном вызове – с целью эффективности действия – воспоминаний, аналогичных наличному восприятию, а вторая – в сжатии «в единой интуиции» множественности моментов времени[223]. Бергсон поясняет эту идею при помощи своеобразного мысленного эксперимента (к подобному методу он прибегает здесь неоднократно): если представить себе, что мое сознание, сознание наблюдателя, исчезло, то в материальной вселенной самой по себе ничего не изменится, она останется некоей, скажем так, «пульсирующей протяженностью». Если же вновь ввести сознание наблюдателя, а с ним и потребности жизни, от которых мы на время абстрагировались, то «и тут, и там, перескакивая всякий раз через огромные периоды внутренней истории вещей, вы “снимете” их квазимоментальные виды…» (с. 291–292). Но поскольку такой процесс, процесс реального восприятия, неразрывно связан с памятью (предполагающей время, длительность), а память, как Бергсон показал ранее, и есть дух, то из этого вытекает, что «различие между телом и духом должно определяться как функция не пространства, а времени» (с. 299). В результате, полагает Бергсон, проблема взаимоотношения духа и материи существенно проясняется. Ведь если рассматривать их так, как предлагала предшествующая философия, связывавшая материю с пространством и считавшая дух внепространственным, то никакой возможности перехода от материи к духу не существует. Напротив, в его собственной концепции, по убеждению Бергсона, дух, оставаясь радикально отличным от материи, соприкасается с ней в акте восприятия. Но «радикальное отличие» оказывается, как видим, далеко не столь радикальным, как представляли прежде философы. И Бергсон подтверждает это в заключении к работе, формулируя в ясном виде ту мысль, которая не так отчетливо, но звучала у него и раньше: «…сама материальная вселенная, определенная как совокупность образов, – это своего рода сознание: сознание, в котором все компенсируется и нейтрализуется, сознание, в котором все возможные части уравновешиваются противодействиями, всегда равными действиям, и таким образом мешают друг другу обособиться» (с. 307).

Отличие между материей и духом, поскольку оно является, по Бергсону, функцией не пространства, а времени, т. е. длительности, оказывается в конечном счете различием в степени напряжения сознания. Эта идея проясняется, когда Бергсон формулирует, в несколько уточненном виде, свою концепцию длительности. В «Опыте» он вел изложение, говоря преимущественно о собственном сознании как сознании наблюдателя, описывающего происходящие в нем процессы. Предполагалось, что и другие сознания таковы же, но в любом случае речь шла только о человеческом сознании. Теперь же появляется интересное дополнение: оказывается, можно говорить о множестве длительностей, характеризуемых своим особым ритмом, особым напряжением: «В действительности нет единого ритма длительности: можно представить себе много различных ритмов, более медленных или более быстрых, которые измеряли бы степень напряжения или ослабления тех или иных сознаний и тем самым определяли бы соответствующее им место в ряду существ;.. И разве вся история в целом не могла бы вместиться в очень короткий промежуток времени для сознания более напряженного, чем наше, которое присутствовало бы при развитии человечества, как бы сжимая это развитие в крупные фазы эволюции?» (с. 291). Это замечание чрезвычайно важно, поскольку оно, во-первых, рисует живую природу как множество взаимодействующих между собой длительностей, а во-вторых, свидетельствует о раздумьях Бергсона о сверхчеловеческом сознании – это уже движение в сторону «Творческой эволюции». Но здесь для нас особенно существенно то, что данное представление прямо подводит к выводу о взаимоотношении между материей и духом: выясняется, что между материей и полностью развитым духом имеется бесконечное число степеней напряжения. Материя как актуальное существование есть тогда почти предельное расслабление. Почти предельное, поскольку пределом материи как конкретной протяженности является пространство; материя же несет в себе, пусть в исчезающе малой мере, нечто от сознания, от памяти. Эта доля сознания в ней так мала, что в практических целях может не учитываться (в некоторых суждениях – и в «Материи и памяти», и в других книгах – Бергсон ее и не учитывает), но все же она всегда наличествует, иначе материя утратила бы континуальность, распавшись на отдельные моменты[224]. Поскольку напряжение этой длительности, присущей материи, также очень мало (напряжение ведь зависит от работы памяти, а в данном случае такая работа ничтожна), то ритм длительности сводится здесь к вибрациям, колебаниям, которые имеют огромную частоту; их можно поэтому назвать, как это делает Бергсон, «бесчисленными» (чем менее напряжена память, тем больше частота вибраций). Сознание, или дух, т. е. память, «сжимают» их, и такое сжатие достигает максимальной степени в точке воздействия живого тела на материю (в точке 5, если вспомнить схему на рис. 2). В самой же памяти напряжение приводит уже не к сжатию, а к расширению, вовлечению в процесс восприятия все более отдаленных, неосвещенных ее областей. Здесь, таким образом, представлена своеобразная диалектика экстенсивного и интенсивного, с которой мы