– Он стоял очень бледный и сначала молчал. А потом елевыдавил из себя, что он не хотел, чтобы так вышло, и просит его простить. Чтоон очень сожалеет. Я ушла и больше с ним не разговаривала.

– А Швейцман? – вдруг спросил Макар.

– Что – Швейцман?

– Он знает обо всей этой истории и о том, какую роль сыгралв ней его друг?

– Не могу вам сказать... – растерялась Полина. – Яне говорила об этом с Сеней. Мне... мне было очень тяжело, и я не хотела ничегони с кем обсуждать. То, что Денис... смог сделать такое... а мы ему такверили...

В глазах ее появились слезы, и вместо того, чтобы промокнутьих, Полина с силой зажмурилась. Слезы потерялись в густых ресницах.

– Швейцарец хороший. – Она все-таки достала платок иприложила к глазам, улыбнувшись извиняющейся улыбкой. – Он порой кажетсясмешным, но, познакомившись с ним ближе, начинаешь его уважать. И еще он оченьлюбит свою жену, просто до обожания, и совсем этого не скрывает. Редкая чертадля мужчины, хотя... – она вдруг покраснела, смущенно улыбнулась, – яне очень-то разбираюсь в мужчинах, если честно.

Макар, прищурившись, посмотрел на нее и неожиданно спросил:

– Полина, а вам нравятся крысы?

– Крысы? – изумилась она. – Какие крысы?

– Обычные, домашние.

Она задумалась и некоторое время молчала, сосредоточенноглядя на Илюшина. Потом медленно проговорила:

– Нет... пожалуй, нет. Мы никогда не держали крыс, можетбыть, они бы мне и понравились. Но сейчас я представила себе крысу и подумала,что, скорее, нет. Мне нравятся птицы.

– Птицы?

– Да. Во дворе нашего дома есть голубятня, я дружу с еехозяином, помогаю ему кормить голубей, когда выдается свободное время. Ониудивительные: умные, красивые, очень ласковые. Этой голубятне, представьте, ужелет тридцать, а вокруг нее по-прежнему детишки собираются, как было когда-то вмоем детстве.

Полина не стала спрашивать у Илюшина объяснения егостранному вопросу о крысах, а он не стал ничего объяснять. Их разговор всплыл уСергея в памяти, когда он увидел карандашный набросок на стене напротив: пять голубей,запряженных в тонкую упряжь, несут по воздуху хохочущую тучу.

«Он не хотел, чтобы так вышло, – повторил про себяБабкин, сидя в гостиной у Чешкиных и вспоминая отстраненного человека,застегнутого на все пуговицы, каким показался ему Денис Крапивин. –Конечно, он не хотел, чтобы вся эта история всплыла и стала известна роднымЧешкина. Бьюсь об заклад, именно оттого его так и перекосило при упоминанииМарии Томши, что она заложила его с потрохами».

– Нашел, вот он. – В комнату вошел Чешкин, держа в рукахтонкую школьную тетрадь. – Сам переложил в другой ящик, а послезапамятовал. Коля всегда писал в тетрадях и только от руки. Пожалуйста,читайте, если угодно.

Сергей и Макар склонились над тетрадкой. Почерк был крупный,разборчивый, читать оказалось легко. Подчеркиванием Николай выделил заголовок –«Платье короля».

– Платье короля, – вполголоса повторил Илюшин и началчитать.

Платье короля

Король недоверчиво смотрел на себя в зеркало. Он неожидал... Не ожидал, что платье окажется – таким.

Платье было как лист, в котором на просвет видно тончайшеекружево прожилок, разбегающихся по зеленой мякоти. Платье было как лед –прозрачный хрустальный лед, из-под которого темным глазом, не мигая, смотритлужа. А когда король повернулся вокруг себя, платье стало как ветер изакружилось вокруг короля, повеяв прохладой и нежным миндальным запахом.

Кто бы мог подумать.

Он обернулся и пристально посмотрел на портных –большеруких, нескладных, с глуповатыми овечьими лицами.

– Где вы научились так шить? – не сдержался король.

Тот, что старше, с загорелой до черноты лысиной посерединеголовы, неловко переступил с ноги на ногу и, запинаясь, сказал:

– Так, это... ваше величество... Ганс нас учил, ага. Старыйон был, вот и взял помощников.

– И руки у него были больные, – тихо вставилвторой. – Как по осени пальцы скрючило, так больше и не разогнуло.

– Начал он нас учить и все боялся, что не успеет, торопился.

– И не успел ведь. А мы... мы потом сами, потихоньку... Воти вышло.

Первый раз за все время на лицах портных промелькнулочто-то, похожее на гордость. Но тут же исчезло, сменившись прежним овечьимвыражением.

Король бросил на себя еще один взгляд в зеркало. А затемтрижды хлопнул в ладоши, и из соседней залы, шелестя, потекли придворные.

Восторженный шепот... Кто-то ахнул, не веря своим глазам, акто-то покосился на портных, не понимая, в чем дело. Король невнимательносмотрел за придворными – он и так догадывался, кто увидит платье, а кто нет.

Собираясь выходить, он задержался возле зеркала, и тотчас желюди вокруг него заволновались.

– Ваше величество, – озабоченно зашептал ПервыйМинистр, – нельзя появляться в таком виде! Народ! Народ не поймет!

– Мы не можем не учитывать...

– Вы сами понимаете, ваше величество... настроение масс...ваше, так сказать, реноме...

– Умоляем... ни в коем случае!

– Они не оценят, не поймут.

– Слишком опрометчивый шаг...

Король нашел взглядом портных. Они прижались к стене, и лицау обоих были застывшими и обреченными. Они с самого начала знали, что король неосмелится...

– Я выйду в платье, – сказал король, одним жестомотметая все возражения. – Люди должны его увидеть. Пусть не все... не всесразу смогут понять... оценить... Но я выйду.

Портные не улыбнулись, не обрадовались. На их лицах ничегоне отразилось – они так и остались туповатыми лицами мужланов. Только младшийглубоко вздохнул, как человек, завершивший трудный путь, а старший согнул иразогнул красные пальцы.

* * *

Король шел в толпе и видел, как вспыхивают среди десятковбесцветных взглядов – взгляды яркие, словно редкие цветы мха на камне.Недоверие. Изумление. Восторг. Король шел и улыбался, потому что взглядов этихбыло больше, чем он ожидал.

Но в толпе нарастало напряжение. Непонимающими глазами людисмотрели на голого человека, вышагивающего по стертым камням площади. Дружныйвздох пронесся над толпой, когда король величавым движением откинулнесуществующую мантию и расправил складку на подоле.

– Смотрите... смотрите...

В настороженном шепоте толпы не было ничего отподобострастия придворных.

– А если...

– Тс-с-с!

– Тише, тише, идет!