– Кто – она? – немедленно спросил Макар.

– Что? – Старик вскинул на него карие глаза, парусекунд молчал, осознавая вопрос. – Ах, это я вспомнил о своем...наболевшем. Вам, думаю, будет совершенно неинтересно.

– И все же, – настаивал Илюшин. – Вы сказали, Колябыл единственным, с кем она не смогла ничего поделать. Кто – она? И кто этиостальные?

– Долгая история, признаться. Была одна женщина в Колиномокружении... впрочем, почему была? Она и сейчас живет и здравствует, насколькомне известно. Зовут ее...

Чешкин страдальчески поморщился, словно ощущал физическуюболь при мысли, что придется произнести имя женщины.

– Мария Томша, – вдруг наугад брякнул Сергей, и поудивлению в глазах старика понял, что попал в цель.

– Совершенно верно. Значит, Мария Сергеевна вам уже знакома?

– Недостаточно, – дипломатично вывернулсяБабкин. – Расскажите о ней, пожалуйста, Владислав Захарович.

* * *

Мария Томша – скульптор, рассказал Чешкин, из тех, о которыхговорят «широко известный в узких кругах». Правда, известность ее носитнесколько скандальный характер: четыре года назад она выставила серию«Животворение», в которой глиняные божки с головами различных животных былинаделены пенисами этих же животных, воспроизведенных с потрясающейфизиологической точностью и в натуральную величину.

Томша добилась временного успеха и внимания, однако эпатажее был не нов, и спустя всего месяц о «Животворении» уже забыли. Часть серииразошлась по покупателям, часть осталась у самой Марии Сергеевны. Тогда-то онаи пришла к Чешкину. Работы скульпторов выставлялись в его салоне редко, и темпрестижнее считалось одобрение директора галереи, не говоря о том, что этообеспечивало интерес новых клиентов.

Но Владислав Захарович, проявивший интерес к работам Томшипо просьбе друга своего сына, Дмитрия «Ланселота», быстро разочаровался и нестал этого скрывать.

– Вам не понравились ее скульптуры? – спросил Макар.

– Я бы даже не стал называть ее поделки скульптурами, –Чешкин покачал головой. – Именно поделки, игра способных пальцев, но игра,в которую не вложено ни искры таланта. Я видел ее попытки работать с деревом –признаюсь, я предпочитаю именно деревянные скульптуры остальным, – и,видит бог, Мария Сергеевна потерпела полное фиаско. Но она наделена непомерным,колоссальным самомнением, помноженным на уверенность в собственном таланте, ипоначалу даже я подпал под ее самоощущение. Но лишь до тех пор, пока не увиделее мастерскую. Скульптура не врет, в отличие от своего создателя, не окутываетсебя завесой тайны. Мария Сергеевна показывала мне одну работу за другой, вглазах у нее горел огонь, она объясняла, чем именно было навеяно то или иноепроизведение, а я видел лишь ученические вещицы, одни более занимательные,другие менее.

Владислав Захарович вспомнил, как ходил по мастерской,удивляясь про себя несоответствию рассказов Силотского о Томше и того, что онапредставляла собой в реальности как скульптор. Дмитрий был от нее в восторге,Чешкин же, отдавая должное фантазии Марии Сергеевны, назвал про себя ее работы«средненькими поделками». Птицы с шестью ногами и очеловеченными лицами,покрытые волосами вместо перьев, слоны с гипертрофированным достоинством,закольцованным с хоботом, всадник на оседланном человеке, свирепо обнажившемзубы в лошадином оскале, переплетения голых женских тел, из которых вырасталфаллос, взрывающийся фонтаном икринок... Владислав Захарович покачал головой.«Ловушки для профанов вроде Димки, – вынес он свой вердикт. – Оченьсильный, почти навязчивый сексуальный подтекст – должно быть, на это он икупился. Ни грамма таланта, ни унции вкуса, зато личность автора отражена вполной мере».

Он бросил косой взгляд на Томшу, которая в длинном черномбалахоне походила на невысокого божка, и признался себе, что она вызывает унего антипатию. Слишком много было в ней животной энергии, которая отчего-тоотталкивала его. И этот нагловатый ощупывающий взгляд...

– Уж не знаю, зачем ей понадобилось именно моеодобрение, – говорил сейчас Чешкин, бесцельно расставляя по столикукрошечные шахматы из оникса, на которых мягко бликовал зеленый свет, – ноона требовала, чтобы я откровенно высказал свое мнение. Я постарался смягчитьего, как мог, и объяснил, что галерея такое выставлять не будет. И тогда, вызнаете, она в одну секунду стала невероятно агрессивной, обвинила меня в предвзятости,наговорила гадостей, а под конец даже попыталась выгнать меня из своеймастерской. Но тут вошел Силотский, и она вдруг начала источать сладострастие,извиняться передо мной и убеждать, что я ее неправильно понял – в общем,устроила отвратительное представление. Я ушел, разумеется, но на этом Томша неуспокоилась: с периодичностью раз в месяц стала появляться в нашей галерее сновыми работами, хотела от меня признания ее заслуг, говорила о том, чтоэкспериментирует с новыми формами...

– Она и в самом деле экспериментировала? –поинтересовался Макар.

– Нет, в том-то и дело. Поймите, я не специалист, неискусствовед и могу ошибаться, но, с моей точки зрения, Томша остается на одномместе, выплескивая свои фантазии в глине или мраморе. Но на такое способен любойвыпускник художественного вуза. При том ее подпитывает непреходящаяубежденность в том, что она, Мария Томша, говорит новое слово в скульптуре, амы, жалкие ничтожества, не способны ее оценить. Я не раз предлагал ей податьсяв другие салоны, но не знаю, последовала ли она моему совету. Ее преследованиесо временем так стало мне досаждать, что я и вовсе прекратил общение с нею.

– Преследование? – не понял Бабкин. – Что выимеете в виду, Владислав Захарович?

– Трофеи, – коротко, с отвращением в голосе пояснилЧешкин. – Томша – дама ненасытная, упивающаяся тем, что ни один мужчина,как она считает, не способен ей отказать. В каком-то смысле она не так уж иошибается, потому что в ней и в самом деле есть что-то такое...порочно-притягательное. Сначала она завоевала Диму Силотского, но он оказалсядля нее довольно легкой добычей, поскольку и сам отличался... э-э-э... весьмапылким темпераментом. Затем принялась за Дениса и Сеню.

– Крапивина и Швейцмана? – недоверчиво переспросилБабкин.

– Совершенно верно.

– Неужели ее мог заинтересовать Крапивин? Нет, я понимаю,что он вполне состоявшийся человек, но ведь не зря его называют Пресноводным...

– Чушь это все! – неожиданно рассердился Чешкин. –Меньше слушайте глупости, которые вам выдают за истину. Дима Силотский в школепридумал несправедливую, недобрую кличку, навязал ее другим мальчикам и самомуДенису и был, кажется, весьма доволен своей выдумкой. Подозреваю, за его злойвыдумкой стояла банальная зависть: Денис учился лучше, он брал усидчивостью, иучителя его хвалили. А Дима был такой, знаете, мальчик-фейерверк, со вспышкамиинтереса к учебе, легко загорающийся и так же легко остывающий. Обычно первыезавидуют вторым, потому что «фейерверкам» учеба дается легко, но в случаеСилотского и Крапивина было наоборот.