Владо Слипчевич и впрямь был латином-хорватом из маленькогогородка Брода, что стоит на самой границе Османской империи и Австро-Венгрии.Он явился в Боснию, чтобы спасти от небесной кары свою родную сестру. Десятьлет назад (сестра была намного старше Влада) она сбежала из дому, чтобы выйтизамуж за богатого серба, приняв православную веру. Недавно тот умер, оставиввдове значительное наследство. Прослышав об этом, старый Слипчевич решил, чтонастала пора простить дочку, которую он когда-то в сердцах проклял. И тут донего дошли вести, что вдовушка решила скинуть белый траурный плат и снова выйтизамуж... на сей раз за мусульманина – и, конечно, принять его веру. Это уж былослишком для Слипчевича! Бог с ней, с верою, с дочкою, но деньги, деньги! Оннемедленно приказал Владо ехать в Сараево, разыскать сестру и вернуть ее домой,пусть даже силою отговорив от ужасного брака. Послушный Владо пустился в путь,нашел сестру... но, на беду, в доме появился ее жених. С полуслова он разгадалзамысел будущего шурина – и отправил его в тюрьму при полном согласии невесты,для коей радости нового супружества оказались куда важнее судьбы брата,которого она почти и не помнила.

Владо, конечно, был потрясен таким вероломством. Но к егозлоключениям вскоре добавились новые: в одной камере с ним очутились пятьдесятправославных сербов, каждый из которых не упустил случая сказать ему, что ондумает о латинах и кроатах. Они вообще не признавали хорватской нации иназывали Владо вероотступником и предателем. А Владо был юношей образованным,он учился в католической семинарии, ему было что сказать этим неотесаннымпростолюдинам, да беда – те встречали все его речи тычками да проклятиями,ничего не желая понимать. Поэтому появление католического монаха Владовоспринял как особую милость небес, и, едва рассказав товарищу по несчастью освоих злоключениях, он развернул перед ним настоящий диспут, с наслаждениемвыкладывая те доводы, которые просто-таки жгли ему голову и язык, а ведь онибыли всего лишь отголосками векового спора, который вели, ведут – и, похоже,всегда будут вести между собой хорваты и сербы: откуда взялись хорваты и имеютли они право на собственную государственность, отличную от сербской, а сталобыть – право на земли Боснии и Северной Герцеговины.

Владо утверждал, что почти вся Босния до гор Романийских игорода Вишеграда и половина Герцеговины до Неретвы и Буны составляютнеотъемлемую принадлежность государства Хорватского и собственность хорватскогонарода. Это право хорваты основывают на показаниях императора КонстантинаБагрянородного, описавшего первоначальное распределение хорватских и сербскихземель.

Вук, пожелай он забыть о своей роли, нашел бы что ответитьВладо: слишком часто рассказывал ему об этом Миленко, так что все об отношенияхдвух бывших братских народов он знал достаточно подробно. Вук сказал бы, чтовизантийский император Х века – персона, конечно, значительная, однако незначительнее ли его воли – воля народа? Он мог бы посоветовать Владо спросить убосняков и герцеговинцев, какого они народа. Огромное большинство ответило бы,что сербы; другие назвали бы себя, смотря по вероисповеданию, латинами итурками, хотя они происхождения славянского и говорят на сербском языке. Имениже хорвата не произнесет никто.

Вук, вздумай он поспорить, добавил бы еще, что названиехорвата держится за жителями северо-западных земель, занятых хорватско-сербскимнародом; другое, серба, – за жителями южной и восточной части. Первые сделалиськатоликами, вторые – православными. Православная вера так совоплотилась в этомнароде с идеей славянской народности, что слово «серб» сделалось здесьобозначением православного славянина, и потому жители Боснии и Герцеговиныпричисляют себя к сербам. Бесспорно, Вук мог бы привести все эти доводы, но,во-первых, он уже усвоил, что еще ни одному сербу не удалось убедить ни одногохорвата в своей правоте, как, впрочем, и наоборот, а во-вторых, он не хотелвосстанавливать против себя Владо, ибо, едва прошло первое потрясение отвстречи с нежданным сокамерником, Вук сообразил, каким образом они оба могутсбежать из плена – «побечи из заробльеништва», как сказал хорват Владопочему-то на сербском языке.

День тянулся нестерпимо медленно, но вот сумерки затянулигород, и тогда часовой, стоявший за дверью «тюремной камеры», услышал ужасныекрики гяуров:

– Грешник! Исчадие диаволово! Гореть тебе в геенне огненной!Изыди, сатана! – И еще многое подобное, перемежаемое стенаниями и воплями опомощи.

Осман кликнул товарища, стоявшего внизу, и оба осторожнозаглянули в дверь. Зрелище, открывшееся их взорам, заставило часовыхостолбенеть.

Они увидели страшную драку! Можно было только гадать, закакое прегрешение святой отец столь сурово расправляется со своим духовнымсыном, однако с первого взгляда было ясно, что латину не выстоять против монаха:тот обладал навыками отменного кулачного бойца!

Османы развлекались до тех пор, пока вопли хорвата не сталиболее напоминать хрипы удавленника, и тогда, спохватившись, что за смертьузника-католика с них, пожалуй, взыщется, стражники ворвались в камеру ипринялись разнимать дерущихся. И они даже не сразу поняли, что случилось, когдамонах вдруг обрушился на них, а умирающий хорват подскочил с пола и занялся темже. Ошарашенные воины были вмиг обезоружены, рты их заткнуты собственнымичалмами, руки и ноги связаны их же поясами. Узники пошвыряли тюремщиков в уголкамеры, заперли дверь – и были таковы.

Вот здесь-то и пришелся кстати желоб, накануне примеченныйВуком. Скатившись по нему с другой стороны дома, они миновали часовых, стоявшихна галерее и внизу, у наружной двери, перемахнули через забор – и разбежались вразные стороны столь быстро, что святой отец даже не успел отпустить своемусокамернику греха лжи, ибо драка их была не чем иным, как наглой ложью.

* * *

Вук не медля бросился к городской стене, которая, как имногое во владениях османов, настолько разрушилась, что найти в ней пролом несоставляло большого труда. Он, конечно, не знал города, однако Балич подробноописал ему дорогу, так что Вук, предусмотрительно сорвавший с себя рясу ипревратившийся в полуголого оборванца, без помех одолел стену и добежал досклонов гор. Там, несколько раз поухав совой, он услышал цокот копыт и увидалМиленко, ехавшего верхом и державшего в поводу другого коня: серб, по уговору,должен был ожидать побратима три дня и только потом уходить.

Миленко был так счастлив, увидав живым и невредимым Вука,коего больше и не чаял встретить, что не смог выразить свою радость иначе, какпогрозить ему кулаком и поворчать:

– Да опростите [37], я бы убил тебя своими руками, если быты не вернулся!