– Это что же, в Немачские земли? – перебил Арсений, доселесидевший тихо. – Нет, уж лучше осман с саблей, чем шваб с пером!

– Вот правда! – энергично кивнул Георгий. – Как здоровоеяблоко портится, когда оно лежит вместе с гнилым, так природная сербская расаподвергается порче, переносимой на нее господствующей инородной расою. Принимаямагометанство, люди сербского племени становятся в ряды чужого, завоевавшего ихнарода. Принимая католичество, сербы впадают в совершенную безнародность.

– Католичество! – проворчал Миленко. – Венценосцы небосьорудуют?

– Ты знаешь о венценосцах? – Глаза Георгия потемнели.

– Еще бы! – мрачно ответил молодой серб. – Они сгубили моюсемью, они сломали мою жизнь.

– И мою, – вздохнул Георгий. – Но понял я это совсемнедавно. Раньше слишком мало знал о них...

– За что они так с нами? – спросил Миленко с детскимвозмущением. – Что мы им сделали?!

– Православие – всей Европе гвоздь в сапоге, заноза в теле.С сербами Орден столь яростен, потому что мало народов, которые так упорны вправославии. Ведь патриотизм здесь слился с верою! Орден считает, чтомусульманство – очень опасная религия для Европы, но в борьбе с православнымивполне годится. Европа умеет ставить сербов и русских как щит на пути османов,спасая себя, но не заботясь о том, что турки кусают нас, как ядовитые змеи...

– Вот так и бывает, – развел руками Алексей. – Магометане несомневаются, что именно они – избранники бога. Католики верят, что они – орудиебожие для уничтожения православных. Даже славяне, исповедующие католическуюверу, с презрением смотрят на своих православных братьев. Вот хоть бы у вас –их именуют презрительно влахами, мужиками! Но когда же мы, влахи, исполнимсяверы в свое божественное предназначение, когда поймем, что бог недаром жепризвал нас на свет, что и нам, славянам, должно трудиться духом, как и другимнародам, потому что не хлебом же единым жив человек?!

Горячо выкрикнув эти слова, Алексей смутился, не ожидая отсебя подобного красноречия, но тут же приободрился, увидав, как просияла улыбкана лице Георгия, словно солнце в горах.

– У нас в Сербии мало образованных людей, которые могутпросвещать народ и напоминать ему, что сила славянского племени – в егоединстве. Хорошо, если одним из таких людей станет русский.

– Я, что ли? – усмехнулся Алексей. – Я, что ли, говоритьбуду? Да я только и могу, что водити битку с неприятелем! [24]– щегольнул онзапомнившимся словцом. – Только драться и умею. Что с меня проку не в бою? Комуя что поясню?

– Ты прежде всего сам должен понять, что, защищая Сербию, мызащищаем и Россию, – твердо сказал Георгий. – Магометане и католики боятсядружбы славян с нами, потому что от этого Россия сделалась бы еще сильнее. Аведь сербы – родные братья наши. Что же ближе человеку, как не судьба егородного брата? А что говорится о человеке, то должно быть сказано и о народе.Что ближе русскому народу, как не судьба славян?

– Да я что, – неловко улыбнулся Алексей. – Я и так решилостаться. Мне и уезжать-то некуда. В России меня никто не ждет, а здесь вонпобратим, – он кивнул на Миленко.

– И все-таки когда-нибудь ты вернешься, – улыбнулся Георгий.– Вернешься, чтобы рассказать в России о Сербии, чтобы помогать Сербии оттуда,издалека, – произнес Георгий, так пронзительно глядя на Алексея, словнопрозревал будущее. – Но пока – пока ты наш, ты здесь. Однако я до сих пор незнаю твоего имени. Как зовут тебя, сын?

«Алексей Измайлов», – хотел ответить тот, но промолчал. «ЛехВолгарь!..» – но и так он не смог назваться. Это были старые имена,принадлежавшие прошлому, они отжили свое, а его теперь ожидала иная судьба,иная жизнь. Он рассеянно оглянулся на Арсения, который с любопытством ожидалответа, – и вдруг ответ явился сам собой.

– Вук Москов! – отрапортовал Алексей, ощутив необычайнуюсвободу и легкость, словно это имя стеною отгородило его от мучительныхвоспоминаний. – Зовем се Вук Москов! – повторил он по-сербски – и невольнорасхохотался, увидав, как ужаснувшийся Арсений торопливо сотворил крестноезнамение.

Они уже почти добрались до Сараева, когда Миленко вдругсвернул западнее города, к селу, называвшемуся Планински Слап, хотя никакогослапа, то есть водопада, в этих краях не было, – и только тогда признался, ккаким таким родственникам он стремился. Это была семья его нареченной невесты!Вук даже осерчал на скрытного побратима. Оказывается, Миленко просто не былуверен, что слово, данное ему Милорадом Баличем, остается в силе после четырехлет разлуки, – а главное, что черноокая Бояна по-прежнему ждет своего жениха.Однако по пути он повстречал старого знакомца, который подтвердил: слово Баличаи его дочери неизменно. Теперь Миленко с легким сердцем мог ехать в ПланинскиСлап, в задругу Балича.

Задругою у сербов называлась община, состоящая из несколькихусадеб – куч. Балич был домачином, кучным старейшиной, и принадлежал к томутипу ловкого, удачливого серба, владельца изрядного хозяйства, который ловкоторгует, извлекает всяческую выгоду из земельного надела и прочего имущества –и в то же время превыше своей выгоды ставит выгоды своего народа. Это былистинный риштянин, для которого брак дочери с Миленко Шукало, не имевшим никола ни двора, но пострадавшим от католиков, побывавшим в России и готовымголову положить за Сербию, был неизмеримо более почетен, чем свадьба скаким-нибудь тихим, спокойным, осторожным земледельцем, боящимся турку илишвабу слово поперек сказать. В усадьбе Балича нередко находили пристанищегайдукские отряды – и в то же время он исправно платил дань османам, стараясь помере сил не ссориться с ними, действуя вполне в духе русской пословицы: «Нашитопоры молчали до поры!» Радость Балича при встрече с Миленко и егосотоварищами, вместе с ним бежавшими из «османска затворанья», была стольвелика, что он сам вызвался сопровождать их по своей усадьбе, как самых дорогихгостей.

Балич понравился Вуку с первого взгляда.

Ему было лет пятьдесят, но никто не дал бы и сорока этомувысокому и стройному, смуглому мужчине с орлиным носом и длинными каштановымиусами и кудрями без малейших признаков седины, который двигался с легкостьювилы [25], как говорят сербы.