Но церковь Св. Климента не была ограблена, нет, она былазлобно осквернена: прямо перед алтарем возвышались две зловонные кучки...

Миленко вылетел прочь, как пуля, и его возмущенный криксмешался с голосами крестьян. Алексей тоже вышел, стал поодаль.Старый-престарый дед, опиравшийся на клюку, столь же кривую, как его спина,поднял на незнакомца полные слез глаза:

– О моя стара црква! О моя задушбина! Господин, есть литакая несправедливость в вашей стране?

– Нема, – покачал головой Алексей, ощущая столь жгучий стыдперед этим стариком, словно сам был виновен в случившемся.

Задушбина! Он сказал – «моя задушбина». Значит, церковь Св.Климента выстроил этот старик – выстроил по обету... Подошел Миленко. Лицо егобыло мрачнее тучи.

– Османы? – спросил Алексей.

– Османы! Бог ньихов убийо! [12]

Кровь закипела от ненависти.

«Что ж они творят? Как смеют? И почему это позволяем мы,русские, наша великая страна? Наших братьев унижают, как скотов! Они вчерасмотрели на меня с такой любовью, а нынче я стою, как малое дитя, опустивруки...»

– Где они теперь?

– Уехали в горы. Там стоит хан [13], а ханджия – ихродственник.

Алексей глянул исподлобья – и Миленко все понял без слов.

– Нам-то что! – вздохнул он. – Сделали дело – и поехалидальше, а месть османов обрушится на село, и не на одно. Здесь ведь нетгайдуков, чтобы османов в страхе держать.

Алексей задумчиво уставился вдаль – туда, где зеленые склоныгор таяли в полуденном мареве. Он только что дал себе клятву отомстить и несобирался от нее отступать. Однако Миленко прав: турки не пощадят окрестныхкрестьян. Как бы все это устроить похитрее?.. Черная точка реяла вдали – ястребловил ветер, и вдруг в голове Алексея возник план, до того изощренный и в то жевремя простой, что он даже засмеялся от удовольствия. Будто с неба снизошлоозарение! Или словно бы кто-то умный и хитрый нашептал ему в уши, что и каксделать!

Он взглянул на Миленко, и тот изумленно вскинул брови,увидав усмешку в прищуренных голубых глазах – усмешку, от которой вразпомолодело суровое, замкнутое лицо его побратима – и вновь стало таким же, кактам, на плоту Десятки, среди порогов днепровских.

– Ужо я знаю, что мы сделаем! – быстро проговорил Алексей. –Только нужна женская одежда. Хорошая, нарядная! Сможем найти?

* * *

Близилась ночь, когда Мусу, владельца хана на высоком берегуТребиньштицы, оторвал от приятной беседы с родичами протяжный вопль:

– О ханджия!

Хан Мусы изрядно развалился и являл собой приземистоестроение с плоской крышей, которая покоилась на грубо обтесанных стволахдеревьев и была вся черна от копоти: дым выходил через грубо вырубленноеотверстие. Впрочем, Муса прекрасно знал, что верстах в двадцати в округепутникам негде переночевать, и распахнул ворота перед караваном, нимало несмущаясь убогостью своего хана.

Перед ним оказались четверо всадников, сидевших на четырехлошадках, увешанных тюками и бурдюками. Муса мысленно потер руки: гости явнопри деньгах! Возглавлял караван человек молодцеватой наружности, весьма красивоносивший свой живописный костюм: широкие красные шальвары, белую рубаху спросторными рукавами, елек – жилет, обшитый узким галуном и застегнутый накрючки, и поверх – красный с черными узорами доломан с разрезными рукавами. Егостан охватывал широкий кожаный пояс, за который были заткнуты длинный пистолети кинжалы, а на голове важно сидел красный фес с синей пышной кистью. Это был,конечно, серб, но серб, который «потурчился», перешел в мусульманство: ведьправославным, нечистой райе [14], под страхом смерти запрещалось носить оружие.

Муса, почуяв единоверца, встретил почтительно и его, и егоспутников, и плотно укутанную в покрывала женщину, всю звенящую монистами так,что ушлый ханджия мог составить наилучшее представление о состоянии ее братаили мужа: сербские женщины – ходячие хранилища богатств своих родственников!

Где ему было знать, что жительницы трех сел собралипоследние ожерелья, принесли лучшие свои и мужнины одежды, чтобы снарядить впуть «богатого мусульманина» (это был Миленко), его «сестру» (ее не безспособностей изображал тонкий станом и малый ростом молодой хохол Петрик) идвух «робов», слуг, важных своей принадлежностью такому блестящему господину (вих роли выступили Алексей Измайлов и степенный Юхрим, четвертый галерник,пожелавший побывать в Сербии).

– Хош гелдын! Добро пожаловать! – с этими словами Мусапринял поводья, а гость устало спросил:

– Есть соба?

– Да! – закивал ханджия. – Есть, господару!

«Соба», то есть комната, в хане и впрямь была. Точнее, онвесь представлял собой одну «собу», одно общее жилье: вокруг стен изнутри былисделаны деревянные помостки и ясли – тут ставили лошадей; в середине пол крепкоутоптан – и тут, вокруг огня, разводимого на каменной плите, ложились люди.Сейчас у костра сидели два османа, которые явно забыли завет Магомета правоверным:«не пить соку лозного», а потому их движения были неуверенны и разговорпредставлял бессмысленный, дикий набор напыщенных слов. «Наверняка это те, когомы ищем», – догадался Алексей и с трудом сдержался, чтобы не броситься на них.Однако Миленко и бровью не повел, продолжая озирать хан с видом брезгливым ивысокомерным. Отдельная «соба» в хане все-таки была: отгороженная клетушка,окно которой затягивала промасленная бумага. Заглянув туда, гость сморщился испросил:

– Блохи есть?

– Валлах! – подавился от возмущения ханджия: блохи в егохане!..

Его вопли, видимо, успокоили гостя, и он спросил:

– Что дашь поесть?

– Что хочешь, есть все! – гордо отвечал ханджия – но, каквыяснилось дальше, сильно покривил душою.

– Есть молоко?

– Валлах! Нема! – воздел руки ханджия.

– Есть каймак? [15]

– Вчера был, теперь йок, – огорчился ханджия.

– Мясо?

– Йок, мяса не держим.