Теперь к веслам прикованы были крымчаки, но вот куда должныгрести эти новые гребцы? В том, что надобно воротиться в Россию, сходились все,но каким путем? Обратно мимо Турции, в Черное море?.. Да каков же был смыслбрать свободу, чтобы ее тотчас потерять, ибо как пройти через Босфор, мимоСтамбула, на знаменитой галере, принадлежащей высланному из Турции Сеид-Гирею?Верная гибель! Оставалась Италия, но большинство невольников питали ужас передстоль дальними, столь чужими землями и готовы были лучше сойти на берег взахваченной османами Греции (все ж народ там православный!), чем пробиратьсячерез католическую Италию. Турки, мусульмане – это уже что-то привычное,мусульман они уже били, а итальянцы чудились столь же диковинными и опасными,как сказочные песиглавцы. Миленко в этих спорах сперва отмалчивался, а потомпредложил всем идти в Сербию и уж оттуда, через Австро-Венгрию и Молдавию,пробираться на родимую сторонку: кому в Украйну, а кому и в самую Россию.

В конце концов после многочисленных словесных баталий (вславянах, как известно, согласия от веку нет!) сошлись на том, что каждыйпойдет своим путем, но путь сей проляжет через гавань Рагузу на берегахГерцеговины. Там сойдут на берег Миленко и те, кто пожелает к немуприсоединиться; остальные же вольны будут воротиться к греческим, либоитальянским, либо болгарским берегам, благо все они окаймляют одно и то жеАдриатическое море. Такое решение – поначалу идти к Сербии – принято было послетого, как Лех Волгарь, очнувшийся от своего недуга, пожелал присоединиться кМиленко.

Тоска по России томила его столь же сильно, сколь прочих,даже сильнее – именно потому, что путь туда он почитал для себя навекизаказанным. Однако в его молодой душе слишком сильна была воля к жизни, чтобывовсе сгубить себя тоскою и раскаянием. Он, даже неосознанно, хотел жить и бытьсчастливым, а не предаваться вечным мукам больной совести, и смутно понимал,что лучшим средством воротить уважение к себе будут славные, героическиедеяния. А что ж славнее, прекраснее для русского человека, чем подмога братьямсвоим?

* * *

У них были немалые деньги, ибо Сеид-Гирей бежал изЭски-Кырыма, конечно же, не с пустыми руками, и первым делом они купили себе вРагузе лошадей, ибо Миленко сразу предупредил, что одолеть горы можно тольковерхом. Оттоманцы владели этими землями около трех веков, однако дорог нестроили: мол, деды и отцы наши здесь проезжали, так отчего и нам не проехать? Апострой дорогу, так по ней гяуры поведут свои пушки!

Ехали уже несколько часов, а никаких признаков жизничеловеческой не встречалось, разве что изредка попадалось крохотное поле,принадлежащее какому-нибудь мусульманину и обработанное для негокметами-христианами: их деревушки прятались в самых неприступных местах, какпочти везде в Герцеговине. Однако же некоторые из этих клочков плодороднойземли выглядели покинутыми, заросшими кустарником или дурной травою.

– Отчего не обрабатываются поля? – спросил Алексей.

– Ага [11], знать, больно зол, бьет людей, никакой кмет унего жить не хочет! – сообщил Миленко с таким счастливым видом, словно речь шлао некоем благодетеле человечества. Но здесь, на родине, с его лица не сходилаулыбка, и Алексей только и мог, что позавидовал товарищу, который воротился наконецдомой. Тропа то опускалась, то вновь поднималась среди скалистых кряжей: серых,частью голых, частью поросших редким кустарником или плющом.

Алексей восседал на мелком, но крепком, выносливом, смирном,как осел, коне, который медленно, но верно пробирался между глыб. При этомкаждая его нога, словно бы отдельно от других, независимо, выбирала место, кудастать, а потому конь странно дергался, колебался, отчего у Алексея вдруг началакружиться голова, как при морской болезни.

Казалось, миновал не день, а неделя пути, прежде чем хребтысменились плоскогорьями, поросшими кустарником и мелким лесом, а его сменилапрекрасная дубовая роща, в которой притаилось крохотное селение, окружавшеенесколько строений монастыря Дужи.

Алексея поразили необычайно маленькие размеры монастырскихокон и дверей: приходилось согнуться в три погибели, чтобы войти в келью.Миленко пояснил, что это «от страха турецкого»: мусульмане видят в высокихбольших окнах и дверях признак гордости и независимости хозяина, а потомухристиане принуждены избегать всякого архитектурного удобства. Они такпривыкают к низеньким дверям, что всегда, даже когда в том нет нужды, невольнонагибаются, переступая порог.

Путники поспели к вечерней службе. В Дужах Алексей первыйраз за долгое время оказался на православном богослужении – и не мог сдержатьслез. Он слышал те же молитвы, что и дома, в России, и, казалось, исчез гнетиноверного владычества, которым придавлены здесь, в Герцеговине, даже тишина,даже безлюдье... Его окружала толпа сербов в их странных костюмах, с бритымиголовами, с красными чалмами в руках, с сумеречным выражением лиц. Их темныеглаза смотрели на него, чужака, как на родного брата, потому что видели в немединоверца, и невозможно было словами выразить любовь, которая светилась в этихвзорах. Сербы держались в высшей степени чинно и благоговейно, крестясь всякийраз, когда слышали имя Отца, Сына и Святаго Духа. Порою они отзывались словамсвященника протяжным «Аминь!», и этот отклик, вырываясь из груди целогособрания, звучал столь величественно, что у Алексея замирало сердце.

Заутра отправились дальше. Алексей заметил кучку изб придороге: это было село Дражин Дол. Миленко гордо поведал, что здесь есть своясельская церковь – Св. Климента, одна из немногих, в которых еще служат (сербыговорят: «которые поют»). В таких храмах нет священников – они предоставлены напопечение крестьян. Как правило, все заботы обрушиваются на кого-нибудь одного,кто почитается самым зажиточным, и тот их принимает «для спасения души».

Какова ни показалась Алексею мала и неприглядна монастырскаяцерковь в Дужах, она могла бы назваться роскошною по сравнению с церковью Св.Климента. Это была каменная каморка, которая легко поместилась бы в горницеобычной русской избы. К изумлению путешественников, несмотря на дневную пору истраду (убирали виноград), вокруг толпился народ.

Лица мужчин были исполнены гнева, слышались проклятия.Поодаль голосили женщины, но негромко, словно в страхе.

Алексей и Миленко спешились и, обнажив головы, вошли вмаленькую церковь. Дощатая перегородка заменяла иконостас, царских врат не былововсе, каменная плита на столбике служила алтарем. Не было ни креста, ниобразов, ни книг, ни утвари. Алексей уже знал, что все это хранится по избам уокрестных поселян и приносится ими на богослужения. Если бы что-нибудьоставалось в церкви, турки непременно ее ограбили бы: они ведь не дозволялизапирать православные храмы, те должны стоять открытыми, без дверей.