Куча оказалась просторным строением, поставленным вплотную ксклону горы. Подходя к высокой ограде, Балич уведомил, что гостей не ждали, апотому дома не вся семья: сын уехал в Сараево. Его слова были прерваныпоявлением молоденькой девушки, выскочившей из рощицы прямо к воротам исмущенно замершей при виде незнакомых мужчин, которые с любопытством уставилисьна нее. Ей было лет семнадцать – хорошенькая, чернобровая, румяная, как ягодка,– и Вук при виде ее подумал, что Миленко повезло: его невеста и впрямькрасавица. Однако он тут же понял, что ошибся, потому что побратим, выйдя изсвоего оцепенения, воскликнул:

– Аница! Бог ме! Да ты совсем взрослая! Наверное, младичи недают тебе проходу!.. Ну, коли ты такая лепая, то какова же Бояна?!

– То моя полька (самая младшая), – пояснил хозяин, погладивпо голове девушку, которая почтительно поцеловала его руку и тихо молвила,приветствуя гостей:

– Добре дошли...

Ее черные глаза робко обежали мужчин – и вдруг замерли привиде Вука. Щеки вспыхнули. С той же почтительностью она взяла его руку ипоцеловала – но так жарко, что он невольно вздрогнул.

– О плаве очи, – прошептала она, изумленно глядя в егоглаза. – О твое плаве очи... различаки! [26]

Отец грозно рыкнул, и хорошенькая полька вновь скрылась вроще, откуда доносилось гоготанье гусей: на попечении младшей дочери лежала всядомашняя птица.

Обычно молчаливый и степенный, Юхрим вдруг развеселился и наневообразимом русско-украинско-сербском наречии отпустил смелую шуточку: мол,если братья часто берут в жены девушек-сестер, почему бы и побратимам непоступить так же? Вук украдкою погрозил ехидному малороссу кулаком, но Балич иМиленко переглянулись так задорно, что он понял: эта мысль тоже пришлась им повкусу.

Вук почувствовал облегчение, когда Балич распахнул врата ипригласил гостей войти.

Хозяин принес кувшинчик ракии домашней выгонки и тольконачал потчевать гостей, как в усадьбу вошла высокая, статная девица снепокрытыми волосами, заплетенными в две длинных, тяжелых косы, одетая всветлое платье домашнего полотна, очень искусно сотканного. На босу ногу былиобуты простые башмаки, но на груди звенели столь изобильные мониста изчервончиков, дукатов и меджидие [27], что Юхрим, вмиг смекнувший, что сиядевица – вовсе не бесприданница, а потому его товарищу крепко повезло,восхищенно прищелкнул языком.

– Бояна... – прошептал Миленко и замер, словно пораженныйкрасотой невесты.

А она и впрямь могла считаться истинной красавицей даже посамым строгим сербским канонам, потому что была очень «претыла девойка» –претолстая девица! Это выражение здесь значило то же, что «лепа девойка» –красивая девица. Вук, который предпочитал менее изобильные формы, при видеБояны едва сдержал улыбку: теперь он понял, что имел в виду Миленко, когда ещетам, в селе Дражин Дол, равнодушно сказал о хорошенькой сербиянке, в которую,стараниями крестьянок, превратился Петрик: «Недурна...» – «Как?! – возопилобиженный Вук. – Неужто только недурна?!» – «Худая!» – был короткий,уничтожающий ответ.

Впрочем, главное, чтобы Бояна нравилась Миленко! В егочувствах, конечно, невозможно было ошибиться: он едва сдерживался, чтобы некинуться к девушке и не заключить ее в жаркие объятия. Она же, хоть и выронилаведро, по счастью пустое, вела себя весьма сдержанно – что и требовалось отневесты.

Но Вук подумал, что Бояна чересчур уж сурова с парнем!Окажись на ее месте Аница, она не так тщательно блюла бы приличия, не скрывалабы своих чувств. Была в младшей сестре какая-то затаенная страстность.

«До чего хороша! – подумал Вук, с удовольствием вспоминая«польку» и ее лицо, заалевшее, как заря, румянцем. – Чиста и свежа, какромашка, сбрызнутая росой. Ромашка по-сербски «бела рада». Вот уж воистину!»

Потом, вечером, за праздничным застольем, когда Аницаоказывалась рядом, то подливая ракии в его чарку, то поднося куски баранины,или колбасицу с белим луком, колбасу с чесноком, или мясо утки, или питу,лепешки из слоеного теста, – любимые блюда сербов, и встречалась с ним глазами,Вук озорно бормотал:

– Бела рада! Мала бела рада!

Он тут же забывал о девушке, потому что следовали одна задругой здравицы, сложенные в прекрасной, эпической форме, в адрес каждого гостя,и надо было пить, говорить, есть...

После пиршества мужчины смотрели, как женщины, обедавшиеотдельно, танцуют коло – на радостях его осмелились завести, а вообще коло притурках и швабах танцевали редко, разве что в полунезависимых рахиях [28] Черногории:за коло жестоко карали, как и за юнацкие песни о кралевиче Марко, за народныесказки. Глаза Аницы порою встречались с глазами Вука, и, хотя ее губышевелились беззвучно, он знал, что девушка шепчет:

– О плаве очи! Различак! Прави различак!

Он смеялся, хлопал в ладоши, пел... Ему было хорошо, весело!И спокойно на душе. Ведь это всего лишь игра. Ничто не всколыхнуло его сердца.

Среди ночи он проснулся. Крепко храпели Миленко и Юхрим.Петрик спал бесшумно, свернувшись калачиком и натянув на голову край свитки:ночь была прохладной.

Алексей выпил молока из глиняного кувшина, подошел к окну идолго глядел в высокое, ясное небо. Влашичи [29] бледнели, медленно клонились ктемным горам. Близился рассвет. Стоял тот томительный предутренний час, когданад человеком особенно властны силы тоски и отчаяния. Голова у Вука чутькружилась, и он никак не мог понять, что же произошло, отчего такая тяжестьлегла на сердце. Сон ли дурной? Смутное предчувствие? Или просто вчерашнеепохмелье?.. Вот так стоять и предаваться печали у окна было ему нестерпимо. Онвыпил еще молока, лег – но долго ворочался, не в силах уснуть, а когда наконецзабылся сном, все то же ожидание беды не покидало его, а потому он совсем неудивился, пробудившись от громких рыданий и причитаний, доносившихся со двора.

* * *

Ткнув в бок Миленко, который медленно оторвал голову отподушки, Алексей натянул штаны, застегнул пояс с ножнами – и босиком скатился слестницы во двор усадьбы.

Сначала ему почудилось, будто в глазах двоится, потому чторядом с полуодетым Баличем стоял, держа в поводу загнанного, взмыленного коня,человек, похожий на хозяина как две капли воды. Вся одежда его запылилась, онбыл бледен и сбившимся голосом рассказывал: