Крышка поднялась, открыв неглубокое, выложенное деревомотверстие, похожее на сундук. В сундуке было пусто, но только на первый,непросвещенный взгляд. Если повернуть чуть отступающую дощечку на стенке, дносундука сдвигалось и открывался лаз в погреб. Хитрость придумал Серега,одержимый почти маниакальными мерами предосторожности против возможного иневозможного грабежа. И это устройство призвано было разочаровать воров:увидят-де пустой «сундук» и уйдут. А вообще-то в погребе чего только нехранилось! Он очень напоминал Манихину тот погреб, который был в егодеревенском доме в Заманихе, Петр испытывал какой-то странный ностальгическийвосторг, когда спускался туда… но только при одном условии: чтобы кто-нибудьнепременно оставался наверху и следил, как бы не захлопнулась крышка. Она немогла захлопнуться, Манихин прекрасно знал это, однако ничего не в силах былподелать с собой. Воображение порой выходило из-под контроля, никак с ним несправиться.

Сейчас рядом никого не было, поэтому он не полез в погреб, апросто лег рядом на живот и вытянул руку, пытаясь достать до верхней полки. Наэтой полке стояли в ряд бутылки домашней наливки – Анна делала – и самогонки,которую виртуозно гнал Серега. Ничего другого он не пил: только собственнуюсамогонку с какой-то там немыслимой очисткой. Петр раньше тоже любилприложиться, но уже давненько не пробовал спиртного – врачи говорили, емутеперь вредно.

Да и в пень, вредно там или полезно, какая разница!

Он нащупал одну бутылку, отвернул пробку, понюхал – наливка.Вроде бы вишневая. Не пойдет – слишком долго берет-забирает. А ему совсемнеохота, чтобы вся прожитая жизнь вдруг прошла перед глазами… Во второй былатоже наливочка – смородиновая, а с третьей повезло. Серегино рукомесло шибанулов нос так, что Манихин аж зачихал с отвычки. Единственное, что плохо, –придется пить без закуски. Полкой ниже стояли банки с соленьями, сохранилисьеще с прошлого года, но рука туда не доставала, а спуститься по лесенке Манихинне решался.

Ну не смешно ли! Жизни себя лишить не страшно, а спуститьсяв погреб…

Как говорится, у каждого свои недостатки.

Он отхлебнул из горлышка, поморщился, уткнулся лицом в сгибруки, пережидая первое, самое острое и неприятное ощущение. Второй глоток далсялегче. Все правильно, аккурат по пословице: «Первая колом, вторая соколом,третья мелкими пташками». В голове зашумело чуть ли не сразу, и ноги сделалисьватными. Все-таки здорово ослабила его болезнь! Раньше мог пить ведрами, и хотьбы хны, ни похмелья, ни глупостей никаких не совершал по пьянке. Зная за собойэту особенность, иногда даже нарочно притворялся более опьяневшим, чем был насамом деле, потому что приятели могли обидеться: плохо, когда в подгулявшейкомпании один трезвый, на него смотрят как на шпиона империализма.

Куда ты, удаль прежняя, девалась? Ноги чуть ли не в разныестороны идут. Эк его разбирает!

Рванул на себя дверцу «Пежо», чуть не плюхнулся на заднеесиденье, но там горой были навалены какие-то не то мешки, не то подушки.

Сел опять за руль, хотя сзади, конечно, было бы удобнее, тамможно вытянуться, лечь, уснуть. Ничего, он и спереди умудрился лечь, болезньчем хороша, что здорово его изнурила, заставила похудеть. Правда что – нет худабез добра!

А кто там все же мешков навалил? Серега? Надо будет завтраему…

Нет. Не надо будет. Как говорится, завтра никогда ненаступит. Но все-таки странно, что Серега сложил в хозяйскую машину какие-томешки. Или это все же подушки? А может, Серега тут ни при чем и все это барахлонапихал кто-то другой?

Нет, вот же прицепилась забота! До мешков ли ему должно бытьсейчас?

Манихин порою поднимался на локте и полулежа пил, пил,мучительно морщась от мельтешения разноцветных вспышек перед глазами. Головакружилась, но сон уже наплывал. Анна металась вокруг, то близко заглядывала вглаза, то, всплескивая руками, отскакивала и кричала: «Да ты только посмотри,посмотри, кто это?!» Ага, уже и Анна его не узнает. Правильно он сделал, чторешился наконец, давно надо было это сделать с собой. Но ведь оставалась ещекакая-то надежда… Теперь уже нет.

Сон вдруг навалился тяжелой, удушливой глыбой. Уже сдаваясьему, задыхаясь и засыпая последним сном, Манихин вдруг подумал, чтонагромождение мешков очень похоже на человеческое тело.

Бред, конечно. Уже предсмертный бред… Но вдруг и в самомделе рядом с ним, умирающим, на заднем сиденье лежит другой человек – судя постранно окаменелому телу, уже мертвый? Значит, завтра в машине найдут дватрупа?

Это было последним проблеском его сознания. Манихин впал взабытье.

За дверью маячила некая поперечно-полосатая фигура. Общийфон был темный, перечеркнутый узеньким беленьким штрихом. Молодая особа,которой принадлежала эта фигура, чуточку помедлила, а потом вступила в комнатуи медленно продефилировала мимо Александра, как бы давая время разглядеть себя.

А разглядывать, ей-богу, было что, поскольку особа эта имелаочень привлекательное телосложение, скрывать которое она, видимо, считалапреступлением против человечества. Белая полоска перечеркивала ее стройныебедра. Девушка – на вид ей и двадцати не было! – судя по всему, массу временипроводила на пляже или в солярии, причем загорала топлесс, потому что всявидимая часть ее тела была покрыта ровным загаром. У нее были короткостриженные, прилегающие к голове темные волосы, очень искусно мелированные, ибольшие голубые глаза. Словом, как сказал бы любимый Булгаков, всем хорошаядевица, кабы не портило ее то, что она появилась некстати.

Не обращая ни малейшего внимания на Александра, словно онбыл не более чем еще одной диванной подушкой, гостья простучала каблучкамибосоножек, украшенных разноцветными стекляшками, через всю комнату и исчезла задверью мыльни.

Так вот какие особые услуги предлагал хорошенький портье!Спасибо, хоть мальчонку не прислал, угадал наметанным взором, что клиент –нормальный…