– Погодите, я сначала сам с ним разберусь. Если что, позову.Погодите, говорю вам!

И снова повернулся к Палкину, который стремительно сел надиване, все еще не вполне веря глазам, но начиная соображать, что событияразвернулись как-то не так.

– Особые услуги заказывали? – спросил Александр. – Вы, правда,девочку просили, но мы тут посоветовались и решили, что пятерка хорошихмальчиков – это как раз то, что тебе надо, жопа.

Палкин был не дурак. Он мигом стиснул коленки, прижался кспинке дивана и замер в позе девственницы, которая исповедовала принцип ВерыПавловны: «Умри, но не дай поцелуя без любви!»

– Алехан, ты что, сдурел? – проблеял он беспомощно. – Зачто, почему?

– А ты мозгами пораскинь, предатель поганый!

– Кого это я предал? – взвился Палкин. – Когда?

– А ты что, часто это делаешь, тебе надо число напомнить?Пожалуйста! Позавчера! Когда мы с тобой на линейной работали! Помнишь, как тыбабке руку проколол? А потом ручонка твоя поганая застряла в банке согурчиками?

Палкин не то чтобы покраснел – пожалуй, на это он и вовсе небыл способен, – но несколько порозовел. Причем создалось впечатление, чтопорозовел он не от стыда, а от гордости. И этак лихо глянул на Александра, какбы желая выпятить грудь: мол, а ловко я все это проделал, верно? Но тут же полинял,сообразив, что аплодисментов не дождется, и даже если сейчас раздадутсякакие-нибудь хлопки, то отнюдь не в ладоши, а скорее всего – по его физиономии.

– А ты мне докажи, что это все я нарочно подстроил! –выкрикнул Палкин визгливо и потянул на себя полотенце, но Александр резко отвелправую руку за спину и замер в угрожающей позе, как будто там, за ремнемджинсов, у него была вовсе не книжка, а нечто иное, куда более грозное –стреляющее, к примеру…

Фельдшер замер в прежней позе. И Александр мимолетноудивился, какой он пугливый, оказывается. И доверчивый. Считал АлеханаМеншикова сущим валенком – но мигом скис, когда тот предстал перед ним в образеэтакого армейского сапога, который может очень больно пнуть, а ненароком даже изашибить.

– Я тебе ничего не буду доказывать, – с пугающейприветливостью промолвил Александр. – Тебе в милиции докажут все, что надо. Неслышал, что там дело завели о покушении на врача «Скорой помощи»? Не веришь? Даспроси кого хочешь! И ты по этому делу будешь не свидетелем проходить, какГошка, к примеру, а соучастником. Понимаешь, Палкин? Понимаешь, сводникпоганый?

Неведомо, почему сорвалось вдруг с языка это слово, ноименно оно, а даже не страх оказалось тем ключиком, который отпер глухие дверифельдшерской души.

– Алехан, – похныкал Палкин с видом искреннего раскаяния, –да какой же я сводник? Ты бы знал, как она просила! Я подумал: ну, я откажу,так кому-нибудь другому заплатит. Она ж мне сто баксов дала, ты что, непонимаешь? Я подумал: ну, раз такая любовь, что и ста баксов не жалко, то надопомочь…

Ну слава богу: символические тридцать сребреников обрелиэквивалент в свободно конвертируемой валюте. С этим все ясно. Однако…

– Какая любовь? – недоумевающе спросил Александр. – Ты очем, Палкин? Продал меня какой-то рыжей ведьме…

– Почему рыжей? – в свою очередь удивился Палкин. – Как это– рыжей? Она была никакая не рыжая, а кучерявая и чернющая, с глазами такимичерными, типичная цыганка, правда, без этих дурацких юбок, а вообще – толькочто в бубен не била и не кричала: «Чавалэ-ромалэ!»

И Палкин даже сделал попытку изобразить цыганскую пляску,но, поскольку он голый полусидел на чрезмерно мягком кожаном диване, зрелищеполучилось не самое эстетичное.

Александр скривился. Палкин замер.

– Слушай, Алехан, ешь меня с кашей, – слезливо вымолвил он,– но я правда поверил, что это твоя подружайка, которая по тебе сохнет-мокнет,а ты с ней не хочешь помириться. Она так меня просила, ну спасу нет. Яобзавидовался, правду сказать. Я для нее на все готов был, не только что тамАсе Ивановне окошки высадить…

И замер, схватившись рукой за рот.

– Мать честная, – тихо промолвил Александр, – так это ты АсеИвановне стекла бил?! У вас с этой цыганкой целая операция была разработана,да? Ну лепилы, ну кардиналы Ришелье… Тайны Мадридского двора устроили какие-то,а что женщина на свою жалкую зарплату будет аж три окна заново стеклить, этодля вас как бы наплевать? Бесстыжие твари, ну нет у меня для вас другого слова,только бесстыжие твари!

– Ну уж прямо твари! – обиделся Палкин, опуская руку. – Даона, эта цыганка, все предусмотрела, она мне, если хочешь знать, тысячу рублейдала, чтобы Асе Ивановне…

И его рука вновь взлетела, прикрывая непомерно,неконтролируемо болтливый рот.

– Ага, – кивнул Александр, уже переставший чему-либоудивляться. – Значит, тебе была выделена энная сумма на покрытие моральных иматериальных Асиных издержек, а не ее ли ты здесь просаживаешь?

Палкин опустил глаза.

– Ох, Палкин, Палкин… – пробормотал Александр. – Ну что мнес тобой делать?

– А чего со мной делать? – плаксиво вопросил фельдшер. – Иза что, главное? Ты небось удовольствие получил? Разве нет? Ну а потом… Незнаю, чего там потом с тобой было, знать не хочу! Мне надоело вечно думать окаких-то старухах, больных да инвалидах, остохренело мне всех на свете жалетьот и до, сутки через трое, я и себя немножко пожалеть хочу. А ты нет? Ну и ненадо, а я… а мне… В кои-то веки выпал человеку фарт, денежку слупить удалось,так нет – его сразу за ушко да на солнышко. Но за что, за что, спрашивается?Что я хотел хоть раз в жизни пожить как человек, увидеть своими глазами, какнормальные люди живут…

Александр проследил за его пылким взором, окидывающимдеревянные панели комнатки и ее стандартную, убого-роскошную меблировку, иподумал, что он, доктор Меншиков, чего-то, конечно, не понимает в системевечных ценностей. И он почти с изумлением ощутил, что гнев его на Палкинаиспаряется. Потому что фельдшер безусловно прав: удовольствие он получил. И немалое!Алехан, Алехан, постарайся избежать этих пошлых оценок и признайся себе, чтоникогда и ничего подобного с тобой в жизни не происходило. Давай, давай,признавайся, перед собой-то можно не лукавить!

Стоило только закрыть глаза, как он видел ее напряженнуюшею, запрокинутый подбородок, слышал резкие, прерывистые вздохи, чувствовал, скакой силой стискивают его бедра эти стройные колени…

– Я все-таки одного не понимаю, – пробормотал он. – Почему,почему ты говоришь про какую-то цыганку? Про чернявую? Но ведь у нее рыжиеволосы и зеленые глаза!