– Миссис Осборн, в чём дело? – сказал он, приближаясь к ней. – Что случилось?

Сначала миссис Осборн ничего не сказала, но потом её лицо покрылось сетью морщин, и она снова заплакала.

– Это всё моя вина! – стонала она сдавленным голосом. – Я, я во всём виновата!

Он сел в дальнем конце дивана.

– Не понимаю, – сказал он. – Что значит «это всё ваша вина»? Вы имеете в виду смерть отца Лоулесса?

Она уткнулась лицом в сгиб локтя, заглушив рыдания рукавом кардигана. Сказала что-то, но он не разобрал. Он коснулся её запястья, но она вырвалась.

– Расскажите мне, что случилось, – сказал он тихо, как разговаривают с детьми. Представил, как берет её на руки, а она кладёт голову ему на плечо и вздыхает, и его щёку обдаёт её тёплым дыханием. И тут же подивился мыслям, посещающим его голову. Что за безумные фантазии!

– Простите, – пробормотала миссис Осборн. Плакать она уже перестала.

Из коридора послышался голос миссис Даффи, выкрикивающей имя Страффорда. Его омлет был готов. Он совсем о нём забыл.

– Это из-за меня он сюда приехал, – сказала Сильвия Осборн в промежутке между двумя приступами икоты. – Это из-за меня он приезжал сюда снова и снова. Я должна была положить этому конец. Я должна была приказать ему держаться отсюда подальше.

– Вы имеете в виду отца Лоулесса? Отца Тома?

Он старался не выказывать удивления. Боже правый, неужели у них – у неё со священником – был роман? Возможность такого расклада не приходила ему в голову – да и как бы он до него додумался? Католические священники не склонны заводить любовные связи с дамами из протестантского поместного дворянства. Это было немыслимо. И тем не менее, такая мысль пришла ему в голову.

– Вы хотите сказать, – спросил он, – вы хотите сказать, что он был в вас влюблён? Что вы с ним были?..

Она поспешно мотнула головой, нахмурившись, словно услышала нечто заведомо абсурдное. Но что ещё она могла иметь в виду, говоря, что ей следовало заставить его держаться подальше?

– Он вам что-нибудь говорил? – спросил Страффорд. – У вас каким-то образом возникло впечатление, что он?..

– Однажды он разговаривал со мной. Думаю, он был уже в подпитии, а я налила ему немного шерри, чего делать не стоило, и он пил его, бокал за бокалом, и не думаю, что он отдавал себе в этом отчёт. Он сидел там, где сейчас находитесь вы. Глаза у него были такие странные, как будто он видел что-то… не знаю. Что-то ужасное.

– И что он сказал?

– Он говорил о том, как трудно быть священником. Сказал, что мне, конечно, не понять, но вообще-то у священников есть чувства, так же, как у всех остальных. Сказал, что не знает, что делать. Казался… казался таким странным, таким взволнованным. Напугал меня. Я не понимала, что делать, что говорить.

Она достала скомканный платок и высморкалась в него. Ноздри её приняли нежный, почти полупрозрачный по краям розоватый оттенок.

– Он когда-нибудь говорил так с вами раньше?

– Нет, ни разу.

– А вы хоть представляли примерно, что́ он к вам чувствует? В смысле, знали ли вы об этом до того дня?

– Конечно, нет, – бросила она с устало-пренебрежительным видом. – Для меня это стало полной неожиданностью и потрясло до глубины души. Я-то думала, что священники должны… блюсти целомудрие. Вы ведь знаете, как рассуждают католики о… – ну, о сексе и всём таком прочем. А ещё я боялась, что к нам по своему обыкновению ворвётся Джеффри, – что бы я тогда сказала?

Они молчали, поглощённые каждый своими мыслями. Страффорд чувствовал, будто его мягко и нежно заманили в ловушку и удерживают в плену, будто на него набросили сеть – из прочной стали, но настолько тонкую, что её нельзя было увидеть глазом.

– Когда это произошло? – спросил он. – В смысле, когда он приехал сюда и говорил вам такие вещи?

– Не знаю – не так давно. Несколько недель назад. Он допил шерри – уничтожил почти целую бутылку – и ушёл. Поехал обратно в Скалланстаун. Удивляюсь, как он не попал в аварию. Я думала… я думала, он может покончить с собой, может намеренно врезаться в дерево или что-то в этом роде, у него был такой отчаявшийся вид. А в следующий приезд он вёл себя как ни в чём не бывало. Был самим собой, шутил с миссис Даффи – кстати, это не вас она только что звала? – и беседовал с Джеффри о лошадях, кажется, только о них они всё время и говорили, о лошадях, об охоте и об этих проклятых гончих. Я не знала, что и думать. Я должна была что-то сказать. Надо было отвести его в сторону и сказать, чтобы он больше не появлялся у нас дома после того, как он позволил себе такое поведение, после всех этих откровений и того, как перебрал с шерри. Но я ничего не сказала. А теперь он мёртв.

Она снова заплакала, на этот раз тихо, почти отстранённо, потом прервалась, зажала нос платком и деликатно продула ноздри. Края их уже воспалились не на шутку. Страффорду вспомнился домашний кролик, которого он держал когда-то в детстве. Как-то ночью до него добралась лиса. Утром от кролика остались лишь пятна засохшей крови – её вытекло довольно много – и один-единственный клок шерсти.

– Значит, вы думаете, – сказал он, – вы думаете, что его тогдашний приезд и разговор с вами… вы думаете, всё это как-то связано с его смертью?

Она недоуменно уставилась на него:

– Что вы имеете в виду?

– Но ведь секунду назад вы сказали, что это ваша вина.

– Правда?

– Да, только что, когда я вошёл, вы сказали…

– Я правда так сказала? Извините, последнее время у меня провалы в памяти, я ничего не помню… – Она внезапно остановилась и снова посмотрела на него широко распахнутыми глазами. – Вы же не думаете, что я предполагаю, будто его убил мой муж, нет? – Она сдавленно рассмеялась, прикрыв рот скомканным носовым платком. – Бедняга, что вы, должно быть, обо всех нас думаете! Мы, должно быть, похожи на героев какого-нибудь из этих романов о безумных обитателях загородных поместий. – Она снова засмеялась, на этот раз менее пронзительно. – А знаете, Лэтти так и говорит, что я сумасшедшая. Она вам не говорила?

– Нет, конечно, нет.

– Говорила-говорила, у вас на лице написано. Мне, правда, всё равно. Она меня ненавидит. Я ведь для неё злая мачеха. Кстати, у вас не будет сигареты?

– К сожалению, нет. Я не курю.